Достойное общество - [90]

Шрифт
Интервал

Однако нам следует быть точными: именно исключение женщин из определенных религиозных церемоний говорит нам о том, как воспринимается их социальный статус. Не всякий акт исключения есть акт отвержения. В иудейском ритуале есть церемонии, подобные церемонии священнического благословения, где позволено участвовать только мужчинам, которые считаются потомками священнической касты и, соответственно, могут давать такое благословение. Обычные евреи, не принадлежащие к этой касте, не считают себя униженными, оскорбленными или поставленными в неловкое положение только из‐за того, что не входят в группу мужчин, которым галахически позволено давать священническое благословение. Но здесь причина очевидна: в современном еврейском сообществе принадлежность к священнической касте не имеет особого значения. В противоположность этому, исключение женщин из религиозных церемоний или из ключевых церемониальных действий существенно влияет на их социальный статус в общине. Это проявляется, скажем, в том, что только члены мужского сообщества должны изучать Тору и по большому счету только они обязаны регулярно молиться. Распределение труда между мужчинами и женщинами организовано так, что женщины не имеют равной доли в исполнении заповедей и отправлении религиозных обрядов и, следовательно, не являются полноценными членами сообщества.

Проблема здесь не в том, станет ли достойное общество относиться к праву женщин на участие в религиозных ритуалах иначе, чем общество справедливое. Проблема в том, учитывается ли вообще в ролзовской концепции справедливого общества религиозный ритуал как социальный институт, или же этот институт выводится из числа основных, состояние которых оказывает влияние на степень близости данного общества к справедливому. Достойное общество в определенной степени оценивается и по таким институтам, как религиозный ритуал. В целом мы обсуждаем институты на более низком уровне абстрагирования, чем у Ролза. Вопрос, соответственно, не в том, что нам делать с дискриминацией женщин по отношению к религиозному ритуалу. Здесь и сейчас вопрос в том, рассматривается ли религиозный ритуал в числе институтов, которые следует иметь в виду и оценивать при общей оценке обществ как достойных по сравнению с тем случаем, когда они оцениваются как справедливые. Здесь мы можем столкнуться с несколько разным спектром применимости аргументов в отношении ролзовского справедливого общества и в отношении нашего достойного общества.

Одним из значимых аспектов нашего понимания достойного общества является социальный статус групп включения. Принадлежность к группе включения есть один из тех источников, из которых люди черпают жизненно важные смыслы. Отказ в причастности к легитимной группе включения – а религиозные группы, как правило, легитимны – следует считать актом унижения.

В этой книге я сфокусировал внимание на том, как социальные институты унижают группы включения. Унижению отдельных людей внутри этих групп я почти не уделял внимания. Группа включения выступает в роли посредника между человеком и обществом в целом. Принято считать, что такие группы поддерживают индивида и способствуют его социальному росту, но на практике дело может обернуться и так, что они сами будут подавлять и унижать его. Хотя я ограничил разговор о группах включения только легитимными группами, я не специфицировал ограничения, согласно которым можно судить о том, легитимна или нет конкретная группа включения. Например, осталось неясным, имеют ли конкретные групповые институты право унижать своих отбившихся от стада членов.

Можно возразить, что принадлежность к группе включения есть не более чем добровольное присоединение к одной из таких групп внутри общества. Всякий индивид имеет право на то, чтобы решать, хочет ли он принадлежать к той или иной группе включения, которая будет иметь право наказывать его в унизительной форме, скажем путем исключения из группы, если он нарушит внутригрупповые нормы. Следовательно, никакой необходимости в том, чтобы оговаривать какие бы то ни было ограничения на эти добровольные группы включения, не существует, если разговор у нас идет о критериях достойного общества, так же как нет необходимости запрещать поведение, унижающее другого человека, даже в самых крайних его проявлениях, если речь идет об отношениях между садистом и мазохистом, когда оба партнера взрослые и выражают согласие.

Было бы крайне наивным рассматривать принадлежность человека к жизненно значимой для него группе включения, скажем к религии или национальности, как свободную, на договорных началах связь с другими свободными и согласными индивидами. Причина, по которой группы включения обладают такой властью над жизнями людей, как раз и состоит в том, что они не представляют собой корпораций, действующих в рамках рыночной экономики, с которыми ты можешь выстраивать отношения по принципу «не хочешь – не надо». Именно по этой причине группа включения может вести себя по отношению к своим членам, в высшей степени от нее зависимым, на совершенно тиранический манер. И когда мы оцениваем поведение социальных институтов на предмет того, являются ли они унижающими, нам следует включать в перечень интересующих нас институтов и организаций и те, что являются подструктурами групп включения. Если мы видим, что добровольный характер принадлежности к данной группе вызывает сомнения и что индивиду будет нелегко найти место в какой-либо другой значимой для него группе включения, то вывод неизбежен: унижающее поведение со стороны институтов этой группы бросает тень на общество в целом. В подобных случаях достойное общество просто обязано предложить индивиду самое себя в качестве свободно избираемой альтернативы по отношению к любой группе включения, с тем чтобы он мог идентифицироваться с более широким социумом и выстраивать в его рамках удовлетворительные жизненные стратегии. Как бы то ни было, достойное общество следует оценивать не только исходя из того, унижают ли его собственные институты группы включения, но и исходя из того, как институты групп включения обращаются со своими членами. Практический смысл при обсуждении данной темы будет связан с определением легитимности тех или иных групп включения, которая отчасти будет зависеть и от того, существуют ли в этих группах практики унижения.


Рекомендуем почитать
Возвращение в гражданское общество

Книга английского историка и политолога Дэвида Грина «Возвращение в гражданское общество» посвящена одной из самых дискуссионных проблем либеральной теории – функционированию системы социального обеспечения без участия государства. Детально рассматривая историю английских обществ взаимопомощи, Грин доказывает, что «государство всеобщего благосостояния» выполняет свои социальные обязательства куда менее эффективно, чем конкурентная система социального обеспечения, существовавшая в XIX веке в рамках «гражданственного капитализма», который сочетал экономические свободы с индивидуальной ответственностью и гражданской активностью. Перевод: Максим Коробочкин.


Демократический централизм - основной принцип управления социалистической экономикой

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Советское избирательное право 1920-1930 годов

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Классовая борьба. Государство и капитал

Книга дает марксистский ключ к пониманию политики и истории. В развитие классической «двуполярной» диалектики рассматривается новая методология: борьба трех отрицающих друг друга противоположностей. Новая классовая теория ясно обозначает треугольник: рабочие/коммунисты — буржуазия/либералы — чиновники/государство. Ставится вопрос о новой форме эксплуатации трудящихся: государством. Бюрократия разоблачается как самостоятельный эксплуататорский класс. Показана борьба между тремя классами общества за обладание политической, государственной властью.


Счастливый клевер человечества: Всеобщая история открытий, технологий, конкуренции и богатства

Почему одни страны развиваются быстрее и успешнее, чем другие? Есть ли универсальная формула успеха, и если да, какие в ней переменные? Отвечая на эти вопросы, автор рассматривает историю человечества, начиная с отделения человека от животного стада и первых цивилизаций до наших дней, и выделяет из нее важные факты и закономерности.Четыре элемента отличали во все времена успешные общества от неуспешных: знания, их интеграция в общество, организация труда и обращение денег. Модель счастливого клевера – так называет автор эти четыре фактора – поможет вам по-новому взглянуть на историю, современную мировую экономику, технологии и будущее, а также оценить шансы на успех разных народов и стран.


Нации и этничность в гуманитарных науках. Этнические, протонациональные и национальные нарративы. Формирование и репрезентация

Издание включает в себя материалы второй международной конференции «Этнические, протонациональные и национальные нарративы: формирование и репрезентация» (Санкт-Петербургский государственный университет, 24–26 февраля 2015 г.). Сборник посвящен многообразию нарративов и их инструментальным возможностям в различные периоды от Средних веков до Новейшего времени. Подобный широкий хронологический и географический охват обуславливается перспективой выявления универсальных сценариев конструирования и репрезентации нарративов.Для историков, политологов, социологов, филологов и культурологов, а также интересующихся проблемами этничности и национализма.


История животных

В книге, название которой заимствовано у Аристотеля, представлен оригинальный анализ фигуры животного в философской традиции. Животность и феномены, к ней приравненные или с ней соприкасающиеся (такие, например, как бедность или безумие), служат в нашей культуре своего рода двойником или негативной моделью, сравнивая себя с которой человек определяет свою природу и сущность. Перед нами опыт не столько даже философской зоологии, сколько философской антропологии, отличающейся от классических антропологических и по умолчанию антропоцентричных учений тем, что обращается не к центру, в который помещает себя человек, уверенный в собственной исключительности, но к периферии и границам человеческого.


Моцарт. К социологии одного гения

В своем последнем бестселлере Норберт Элиас на глазах завороженных читателей превращает фундаментальную науку в высокое искусство. Классик немецкой социологии изображает Моцарта не только музыкальным гением, но и человеком, вовлеченным в социальное взаимодействие в эпоху драматических перемен, причем человеком отнюдь не самым успешным. Элиас приземляет расхожие представления о творческом таланте Моцарта и показывает его с неожиданной стороны — как композитора, стремившегося контролировать свои страсти и занять достойное место в профессиональной иерархии.


Чаадаевское дело. Идеология, риторика и государственная власть в николаевской России

Для русской интеллектуальной истории «Философические письма» Петра Чаадаева и сама фигура автора имеют первостепенное значение. Официально объявленный умалишенным за свои идеи, Чаадаев пользуется репутацией одного из самых известных и востребованных отечественных философов, которого исследователи то объявляют отцом-основателем западничества с его критическим взглядом на настоящее и будущее России, то прочат славу пророка славянофильства с его верой в грядущее величие страны. Но что если взглянуть на эти тексты и самого Чаадаева иначе? Глубоко погружаясь в интеллектуальную жизнь 1830-х годов, М.


Появление героя

Книга посвящена истории русской эмоциональной культуры конца XVIII – начала XIX века: времени конкуренции двора, масонских лож и литературы за монополию на «символические образы чувств», которые образованный и европеизированный русский человек должен был воспроизводить в своем внутреннем обиходе. В фокусе исследования – история любви и смерти Андрея Ивановича Тургенева (1781–1803), автора исповедального дневника, одаренного поэта, своего рода «пилотного экземпляра» человека романтической эпохи, не сумевшего привести свою жизнь и свою личность в соответствие с образцами, на которых он был воспитан.