Достойное общество - [27]
Чая найти подходящее качество, которое оправдывало бы человеческое уважение ко всем без исключения, скептическая модель обоснования такого уважения довольствуется тем, что уважительное отношение к людям является неотъемлемой частью нашего образа жизни. При этом характерно, что данный факт содержит в себе дополнительный аспект: позиция уважения к людям вне зависимости от их принадлежности к той или иной группе как нельзя лучше соотносится с нашими моральными устоями. Первое лицо, множественное число как составляющая выражения «наши моральные устои» включает всех, кто разделяет наш способ жизни. Причем в данном случае речь идет не о согласованности с какой-то теорией нравственности, а о согласованности с устоями нашего общества. Эти устои не обязательно согласуются друг с другом, однако предположение о том, что все люди достойны уважения, спаивает их в единую систему гораздо лучше и эффективнее любой альтернативы.
Обоснование посредством согласованности применимо не только против расистских взглядов, но также против идеи распространения уважения, равного человеческому, на всех живых существ без разбора. Мы также можем представить себе другую форму жизни с отличным от нашего отношением к животным – например, таким, как описывает Уолт Уитмен:
Но даже если мы, в отличие от Уитмена, не склонны приписывать животным столь превосходные качества (пусть он и делает это без малейшей доли критики по отношению к нам, людям), мы тем не менее можем помыслить себе включение в ареал уважения к живым существам – не важно, ко всем ли без разбора или только к некоторым – формы жизни, отличной от нашей собственной. Но раз так, с какой стати нам ограничивать круг существ, достойных элементарного уважения, рамками человечества? И здесь тоже скептический ответ должен сводиться к тому, что ограничение уважительного отношения рамками человеческого вида лучше соотносится с присущими нашей форме жизни нравственными суждениями, нежели распространение такого отношения на всех живых существ в принципе. Это отнюдь не отменяет настоятельной необходимости улучшения нашего отношения к животным; однако суть проблемы нашего к ним отношения кроется не в унижении, а в жестокости, а ее решение – в осознании боли, которую испытывают животные. Напротив, для нашей формы жизни главной проблемой в отношениях с другими людьми является унижение, тогда как уважение служит ее решением. В отношении обществ с отличным от нашего укладом, проповедующим распространение уважительного отношения на всех живых существ, следует руководствоваться принципом «уважай, но проверяй». Такие общества далеко не всегда могут похвастаться выдающимися достижениями в области уважения к человеку.
Вместо стремления найти оправдание уважения к людям, обоснование человеческого достоинства от противного предполагает всего лишь поиск причин, по которым не следует их унижать. В некотором смысле это все, что требуется нам для объяснения понятия достойного общества, так как оно было определено отрицательно, как не унижающее общество, а не позитивно, как общество, гарантирующее сохранение человеческого достоинства.
Обоснование от противного не является скептическим. Оно скорее основано на том, что люди – это существа, способные чувствовать боль и страдания не только в результате физически болезненных действий, но и как следствие действий символических. По словам Эрнста Кассирера, человек – это символическое животное, то есть животное, обитающее среди символов. Человеческая способность испытывать «символические» страдания наряду с физическими и является тем качеством, которое оправдывает избавление человека от унизительного к себе отношения. В целом аргументация здесь следующая: жестокость – это абсолютное зло. Предотвращение жестокости – это высшая моральная заповедь. Унижение – это распространение жестокости с физической области страдания на психологическую. Унижение – это психологическая жестокость. Достойное общество должно быть привержено идее искоренения как физической, так и психологической жестокости его институтов.
Способность переносить психологическую жестокость, так же как и способность выносить физическую боль, присуща разным людям в разной мере. Некоторые люди обладают высокой чувствительностью к унижениям, проявления которых глубоко потрясают все их духовное существо. Другие же, наоборот, могут обладать иммунитетом к таким проявлениям, будь то в силу толстокожести или владения эффективными техниками самообмана, позволяющими им воспринимать любой плевок в их адрес в духе джайнизма. Но в таком случае не обладает ли степенью качество резистентности к унижению, равно как и отношение к потенциальным жертвам унижения в соответствии с их чувствительностью к боли и оскорблениям?
В монографии на социологическом и культурно-историческом материале раскрывается сущность гражданского общества и гражданственности как культурно и исторически обусловленных форм самоорганизации, способных выступать в качестве социального ресурса управляемости в обществе и средства поддержания социального порядка. Рассчитана на научных работников, занимающихся проблемами социологии и политологии, служащих органов государственного управления и всех интересующихся проблемами самоорганизации и самоуправления в обществе.
Перед Вами – сборник статей, посвящённых Русскому национальному движению – научное исследование, проведённое учёным, писателем, публицистом, социологом и политологом Александром Никитичем СЕВАСТЬЯНОВЫМ, выдвинувшимся за последние пятнадцать лет на роль главного выразителя и пропагандиста Русской национальной идеи. Для широкого круга читателей. НАУЧНОЕ ИЗДАНИЕ Рекомендовано для факультативного изучения студентам всех гуманитарных вузов Российской Федерации и стран СНГ.
Почему одни страны развиваются быстрее и успешнее, чем другие? Есть ли универсальная формула успеха, и если да, какие в ней переменные? Отвечая на эти вопросы, автор рассматривает историю человечества, начиная с отделения человека от животного стада и первых цивилизаций до наших дней, и выделяет из нее важные факты и закономерности.Четыре элемента отличали во все времена успешные общества от неуспешных: знания, их интеграция в общество, организация труда и обращение денег. Модель счастливого клевера – так называет автор эти четыре фактора – поможет вам по-новому взглянуть на историю, современную мировую экономику, технологии и будущее, а также оценить шансы на успех разных народов и стран.
Издание включает в себя материалы второй международной конференции «Этнические, протонациональные и национальные нарративы: формирование и репрезентация» (Санкт-Петербургский государственный университет, 24–26 февраля 2015 г.). Сборник посвящен многообразию нарративов и их инструментальным возможностям в различные периоды от Средних веков до Новейшего времени. Подобный широкий хронологический и географический охват обуславливается перспективой выявления универсальных сценариев конструирования и репрезентации нарративов.Для историков, политологов, социологов, филологов и культурологов, а также интересующихся проблемами этничности и национализма.
100 лет назад Шпенглер предсказывал закат Европы к началу XXI века. Это и происходит сейчас. Европейцев становится все меньше, в Париже арабов больше, чем коренных парижан. В России картина тоже безрадостная: падение культуры, ухудшение здоровья и снижение интеллекта у молодежи, рост наркомании, алкоголизма, распад семьи.Кто виноват и в чем причины социальной катастрофы? С чего начинается заболевание общества и в чем его первопричина? Как нам выжить и сохранить свой генофонд? Как поддержать величие русского народа и прийти к великому будущему? Как добиться процветания и счастья?На эти и многие другие важнейшие вопросы даст ответы книга, которую вы держите в руках.
Книга посвящена проблеме социального предвидения в связи с современной научно-технической революцией и идеологической борьбой по вопросам будущего человечества и цивилизации.
В своем последнем бестселлере Норберт Элиас на глазах завороженных читателей превращает фундаментальную науку в высокое искусство. Классик немецкой социологии изображает Моцарта не только музыкальным гением, но и человеком, вовлеченным в социальное взаимодействие в эпоху драматических перемен, причем человеком отнюдь не самым успешным. Элиас приземляет расхожие представления о творческом таланте Моцарта и показывает его с неожиданной стороны — как композитора, стремившегося контролировать свои страсти и занять достойное место в профессиональной иерархии.
Представление об «особом пути» может быть отнесено к одному из «вечных» и одновременно чисто «русских» сценариев национальной идентификации. В этом сборнике мы хотели бы развеять эту иллюзию, указав на относительно недавний генезис и интеллектуальную траекторию идиомы Sonderweg. Впервые публикуемые на русском языке тексты ведущих немецких и английских историков, изучавших историю довоенной Германии в перспективе нацистской катастрофы, открывают новые возможности продуктивного использования метафоры «особого пути» — в качестве основы для современной историографической методологии.
Для русской интеллектуальной истории «Философические письма» Петра Чаадаева и сама фигура автора имеют первостепенное значение. Официально объявленный умалишенным за свои идеи, Чаадаев пользуется репутацией одного из самых известных и востребованных отечественных философов, которого исследователи то объявляют отцом-основателем западничества с его критическим взглядом на настоящее и будущее России, то прочат славу пророка славянофильства с его верой в грядущее величие страны. Но что если взглянуть на эти тексты и самого Чаадаева иначе? Глубоко погружаясь в интеллектуальную жизнь 1830-х годов, М.
Книга посвящена истории русской эмоциональной культуры конца XVIII – начала XIX века: времени конкуренции двора, масонских лож и литературы за монополию на «символические образы чувств», которые образованный и европеизированный русский человек должен был воспроизводить в своем внутреннем обиходе. В фокусе исследования – история любви и смерти Андрея Ивановича Тургенева (1781–1803), автора исповедального дневника, одаренного поэта, своего рода «пилотного экземпляра» человека романтической эпохи, не сумевшего привести свою жизнь и свою личность в соответствие с образцами, на которых он был воспитан.