Достойное общество - [20]
Что же до уважения к животным, то в данном случае мы самым очевидным образом имеем дело с антропоморфизацией идеи уважения. Мы не испытываем какого-то особенного уважения к моллюскам или к скорпионам не потому, что им не свойственны некие «достижения», а потому, что мы не знаем, как «очеловечить» эти их достижения. (Хладнокровные животные кажутся нам менее «человекоподобными».) Животные, которых мы привыкли уважать, – это те животные, которые давно успели превратиться в нашей культуре в значимые для человека символы. Взять, к примеру, орла, который представляется нам символом свободы или власти: ограничить его способность к полету, посадив его в клетку, – значит разрушить саму его сущность, и это совсем не похоже на тот случай, когда мы сажаем в клетку попугая. Говоря об уважении к животным, мы, по сути, говорим об уважении к себе самим. Если мы переживаем за шимпанзе, которого безо всякого уважения дразнят посетители в зоопарке, в действительности мы стремимся сохранить уважение к себе.
Ход, который мы сделали в этом параграфе, начав его с религиозно мотивированного ответа на вопрос об основаниях, на которых базируется человеческое уважение, связан с понятием отраженной славы. Сама эта идея может принимать различные и порой довольно странные формы в соответствии со статусом тех существ, которые предположительно наделяют собственной честью ближних своих: как Бог наделяет ей Человека, великие люди – все остальное человечество и, наконец, люди – «очеловеченных» животных.
Любое качество, потенциально могущее служить обоснованием уважительного отношения ко всем человеческим существам, должно удовлетворять следующим требованиям.
1. Это качество не должно допускать иерархию, так как уважением в равной мере должны пользоваться все человеческие существа.
2. Это качество не должно быть таким, чтобы им можно было злоупотреблять, то есть оно не должно давать оснований для ненависти или неуважения.
3. Это качество с моральной точки зрения должно быть релевантным уважению к людям.
4. Это качество должно давать уважению гуманистическое обоснование, то есть такое обоснование, которое будет оперировать исключительно человеческими реалиями, без отсылок к божественным сущностям.
Кант выражал благодарность Руссо за то, что тот научил его уважать человеческую природу. Это не та благодарность, которую один зоолог испытывает к другому за то, что тот привлек его внимание к интересному классу животных. Руссо привлек внимание Канта к чертам, указывающим на ту истинную ценность, которой люди обладают просто потому, что являются людьми. Далее Кант распределяет общее качество человечности на отдельные составляющие, которые и придают этому качеству ценность:
1. Человек наделен целеполаганием, то есть представляет собой существо, которое придает вещам ценность.
2. Человек наделен способностью полагать себе законы.
3. Человек наделен способностью к самосовершенствованию, то есть способен стремиться ко все большему и большему совершенству.
4. Человек наделен способностью быть моральным агентом.
5. Человек разумен.
6. Человек есть единственное существо, способное выйти за пределы природной каузальности14.
Это неполный список, однако нет никакого сомнения в том, что качества, перечисленные Кантом как основания для уважения к человеку, отвечают требованиям моральной релевантности (условие 3) и гуманистической природы (условие 4). Однако эти качества не удовлетворяют первым двум условиям – их можно градуировать, и ими можно злоупотреблять. Качества, перечисленные Кантом, разным людям свойственны в разной степени. Способность одного индивида полагать закон самому себе отличается от такой же способности, свойственной другому. Качества, приведенные в списке Канта, суть иерархизирующие качества и потому не могут служить обоснованием для того, что Кант хочет обосновать: равное уважение ко всем людям только на том основании, что они люди.
Но еще большие опасения, чем то, что эти качества могут быть ранжированы, внушает тот факт, что ими можно злоупотреблять. Если некий человек обладает теми качествами, которые перечислил Кант, такими как способность вести моральное существование, но живет жизнью откровенно аморальной, то почему нам следует уважать такого человека? И с другой стороны, тот факт, что человек предает свою способность вести моральное существование, дает скорее основания презирать и даже унизить его как осквернителя собственной природы, чем основания его уважать. Преступники, наделенные способностью к моральной жизни, в соответствие с этой точкой зрения не заслуживают уважения, поскольку оскорбляют человека в себе, то есть саму ту природу, которая, по идее, должна была служить основанием для уважения к ним. Также мы не обязаны уважать людей, поставивших перед собой дурные цели, как, например, в случае с нацистами. Людей, которые служат своей цели, отправляя других людей в лагеря смерти, следует унизить до последней мыслимой степени. Если мы находим основание к тому, чтобы уважать людей, в том, что они сами способны определять свои цели, это же основание является достаточным для того, чтобы не уважать их за то, что цели они выбирают гнусные. Способность к определению собственных целей не заслуживает уважения в себе и по своей природе. Она заслуживает уважения только в том случае, если избранная цель является благом. Я полагаю, что уважать какое-либо качество – значит ценить его положительность с нравственной точки зрения. Кого-то может впечатлять способность человека творить зло – та же дерзость и смелость гангстера Джона Диллинджера например, – но в моем понимании впечатляться вовсе не значит уважать. Марлоу – замечательный рассказчик, созданный Джозефом Конрадом, – заворожен гипнотическими демонами Куртца, но отнюдь не питает к ним морального уважения.
В монографии на социологическом и культурно-историческом материале раскрывается сущность гражданского общества и гражданственности как культурно и исторически обусловленных форм самоорганизации, способных выступать в качестве социального ресурса управляемости в обществе и средства поддержания социального порядка. Рассчитана на научных работников, занимающихся проблемами социологии и политологии, служащих органов государственного управления и всех интересующихся проблемами самоорганизации и самоуправления в обществе.
Перед Вами – сборник статей, посвящённых Русскому национальному движению – научное исследование, проведённое учёным, писателем, публицистом, социологом и политологом Александром Никитичем СЕВАСТЬЯНОВЫМ, выдвинувшимся за последние пятнадцать лет на роль главного выразителя и пропагандиста Русской национальной идеи. Для широкого круга читателей. НАУЧНОЕ ИЗДАНИЕ Рекомендовано для факультативного изучения студентам всех гуманитарных вузов Российской Федерации и стран СНГ.
Почему одни страны развиваются быстрее и успешнее, чем другие? Есть ли универсальная формула успеха, и если да, какие в ней переменные? Отвечая на эти вопросы, автор рассматривает историю человечества, начиная с отделения человека от животного стада и первых цивилизаций до наших дней, и выделяет из нее важные факты и закономерности.Четыре элемента отличали во все времена успешные общества от неуспешных: знания, их интеграция в общество, организация труда и обращение денег. Модель счастливого клевера – так называет автор эти четыре фактора – поможет вам по-новому взглянуть на историю, современную мировую экономику, технологии и будущее, а также оценить шансы на успех разных народов и стран.
Издание включает в себя материалы второй международной конференции «Этнические, протонациональные и национальные нарративы: формирование и репрезентация» (Санкт-Петербургский государственный университет, 24–26 февраля 2015 г.). Сборник посвящен многообразию нарративов и их инструментальным возможностям в различные периоды от Средних веков до Новейшего времени. Подобный широкий хронологический и географический охват обуславливается перспективой выявления универсальных сценариев конструирования и репрезентации нарративов.Для историков, политологов, социологов, филологов и культурологов, а также интересующихся проблемами этничности и национализма.
100 лет назад Шпенглер предсказывал закат Европы к началу XXI века. Это и происходит сейчас. Европейцев становится все меньше, в Париже арабов больше, чем коренных парижан. В России картина тоже безрадостная: падение культуры, ухудшение здоровья и снижение интеллекта у молодежи, рост наркомании, алкоголизма, распад семьи.Кто виноват и в чем причины социальной катастрофы? С чего начинается заболевание общества и в чем его первопричина? Как нам выжить и сохранить свой генофонд? Как поддержать величие русского народа и прийти к великому будущему? Как добиться процветания и счастья?На эти и многие другие важнейшие вопросы даст ответы книга, которую вы держите в руках.
Книга посвящена проблеме социального предвидения в связи с современной научно-технической революцией и идеологической борьбой по вопросам будущего человечества и цивилизации.
В своем последнем бестселлере Норберт Элиас на глазах завороженных читателей превращает фундаментальную науку в высокое искусство. Классик немецкой социологии изображает Моцарта не только музыкальным гением, но и человеком, вовлеченным в социальное взаимодействие в эпоху драматических перемен, причем человеком отнюдь не самым успешным. Элиас приземляет расхожие представления о творческом таланте Моцарта и показывает его с неожиданной стороны — как композитора, стремившегося контролировать свои страсти и занять достойное место в профессиональной иерархии.
Представление об «особом пути» может быть отнесено к одному из «вечных» и одновременно чисто «русских» сценариев национальной идентификации. В этом сборнике мы хотели бы развеять эту иллюзию, указав на относительно недавний генезис и интеллектуальную траекторию идиомы Sonderweg. Впервые публикуемые на русском языке тексты ведущих немецких и английских историков, изучавших историю довоенной Германии в перспективе нацистской катастрофы, открывают новые возможности продуктивного использования метафоры «особого пути» — в качестве основы для современной историографической методологии.
Для русской интеллектуальной истории «Философические письма» Петра Чаадаева и сама фигура автора имеют первостепенное значение. Официально объявленный умалишенным за свои идеи, Чаадаев пользуется репутацией одного из самых известных и востребованных отечественных философов, которого исследователи то объявляют отцом-основателем западничества с его критическим взглядом на настоящее и будущее России, то прочат славу пророка славянофильства с его верой в грядущее величие страны. Но что если взглянуть на эти тексты и самого Чаадаева иначе? Глубоко погружаясь в интеллектуальную жизнь 1830-х годов, М.
Книга посвящена истории русской эмоциональной культуры конца XVIII – начала XIX века: времени конкуренции двора, масонских лож и литературы за монополию на «символические образы чувств», которые образованный и европеизированный русский человек должен был воспроизводить в своем внутреннем обиходе. В фокусе исследования – история любви и смерти Андрея Ивановича Тургенева (1781–1803), автора исповедального дневника, одаренного поэта, своего рода «пилотного экземпляра» человека романтической эпохи, не сумевшего привести свою жизнь и свою личность в соответствие с образцами, на которых он был воспитан.