Достоевский во Франции. Защита и прославление русского гения, 1942–2021 - [48]

Рассуждения Пруста носят интермедиальный характер. «Перебои бытия» могут проявляться в разных искусствах, различными способами. Поэтому в единый ряд ставятся писатели, художники и музыканты. Возвращаясь к упоминанию Прустом творчества Рембрандта, которое встречается в работе Маччио, отметим, что оно как раз идет вслед за словами о «глубоких колодцах». Как известно, Рембрандт нарушает привычные каноны, отвергая, прежде всего, статику портрета. Люди у него даны в движении — из темного общего фона они двигаются к светлому плану. Кроме того, он изображает «необязательных», странных героев. Пруст ценит Достоевского за то же движение персонажей от темного жизненного основания к его прояснению, даже если это не вполне удается. Собственно, Пруст здесь накладывает на Достоевского сетку собственных представлений о творчестве (которые затем использует в своих рассуждениях Маччио).

Возвращаясь к феномену «инверсионной компаративистики», отметим, что, нарушая традиционный хронологический сопоставительный принцип, Пруст развивает свою излюбленную идею о существовании единого художественного гения, проявляющегося в разных творцах. Он подчеркивает его вечный вневременной характер. В работе «Против Сент-Бёва» автор представляет собирательный образ великого поэта, который, по его мнению,

в сущности испокон веков один, и чья прерывистая, но столь же долгая, как у человечества, жизнь в этом веке обрела свои жестокие и мучительные часы, которые мы называем: жизнь Бодлера, часы его труда и просветленности; которые мы называем: жизнь Гюго.

В этот же ряд Пруст ставит Жерара, Жамма, Шатобриана, Бальзака, Расина, Паскаля, Рёскина, Метерлинка. Несмотря на разнообразие, уверен он, их голоса, слагаются

в стройный «единый, как тень и свет», хор, они могли бы понять друг друга, если бы составные этого единства знали друг друга, их голоса «перекликаются» в наших сердцах, вобравших их в себя и узнающих себя в них[222].

Важно, что в приведенном отрывке Пруст использует слова из бодлеровских «Соответствий», которые в оригинале звучат следующим образом: «une ténébreuse et profonde unité» — голоса сливаются в рамках «смутного и глубокого единства», единого жизненного основания, где действует принцип соответствий.

Таким образом «сторона Пруста», также как и «сторона Достоевского», может в той или иной мере присутствовать у многих писателей. «Сторона Достоевского госпожи де Севинье», как мы видели, породила «сторону Достоевского у Пруста» или, скорее, следуя прустовской логике, «сторону Пруста Достоевского». Но не следует сбрасывать со счетов и другую проблему: перед исследователем темы «Пруст — Достоевский» в качестве одной из главных задач оказывается преодоление «своей стороны» в пользу «стороны Пруста» в творчестве Достоевского, то есть осуществление свободного от субъективистского произвола корректного и доказательного компаративистского сопоставления.

Глава третья ДЕМОН МАЛЬРО [223]

Сопоставление творчества Мальро с произведениями Достоевского бесспорно позволяет представить новые стороны в многоплановой фигуре французского писателя. Впрочем, в силу особенностей метода «инверсивной компаративистики» это сравнение проявляет и новые грани творчества русского автора. Мальро не оставил нам целостного систематизированного текста, специально посвященного Достоевскому. Однако имя Достоевского и упоминание его произведений постоянно встречаются у него как в романах, так и в теоретическо-эстетических и мемуарных работах. Подобная рекуррентность дает основание говорить об особой роли Достоевского в судьбе Мальро, но и предоставляет повод для многочисленных спекуляций.

Попытки сопоставления его творчества с произведениями Достоевского во французской компаративистике предпринимались уже не раз. Вместе с тем, выявляя точки соприкосновения и расхождения в творческом наследии двух писателей, исследователи, как правило, или основывали свой анализ на отдельных произведениях[224], или сосредотачивались на рассмотрении ограниченного круга проблем. Так, например, для А. Лорана имена Достоевского и Троцкого становятся поводом для изучения интереса Мальро к действительности русской духовной и политической жизни[225]. В работе Р. Иати наряду с влиянием на Мальро произведений Достоевского изучается роль ницшеанских идей в его творчестве[226]. Г. Пикон, сравнивая структуру художественных систем Достоевского и Мальро, стремится выделить моменты, определяющие их мироощущение, и отмечает значительное, с его точки зрения, различие, существующее между ними, — агностицизм Мальро и христианство Достоевского. На этом основании он делает вывод, что «несмотря на восхищение и даже ностальгию» Мальро по отношению к Достоевскому, «дистанция между ними не может быть преодолена»[227]. Ж. Монтальбетти, выявляя общие моменты как в биографии, так и в творчестве двух писателей, рассматривает участие идей Достоевского в «религии смерти» Мальро[228].

Особое место в ряду работ, посвященных рассматриваемой теме, занимают исследования Сильви Овлетт, которая занимается сравнительным изучением творчества Достоевского и Мальро на протяжении длительного периода, результатом чего стала серия публикаций, где сопоставляется писательское наследие этих писателей