Досье Габриэль Витткоп - [7]

Вероятно, Клоду и Ипполиту повезло меньше, чем шведским дизиготным подросткам - юным брату и сестре, утонувшим в Сорренто в «Некрофиле» и выкраденным мертвыми из пещерного грота - служившего на курорте импровизированным моргом - в гостиничный номер Люсьеном; в отличие от Клода и Ипполита, шведским близнецам-утопленникам в промежуток между их трагической кончиной и вхождением их останков в рацион сарконекрофагов провидение дало щедрую возможность принять участие в захватывающих эротических адвентурах - с помощью пылкого похитителя их мертвых тел, и вкусить неизведанные ими при жизни удовольствия страстного совокупления (впрочем, участь Клода и Ипполита тоже вовсе не печальна, ибо они успели изобрести и опробовать множество способов взаимопроникновений и коиталь-ных техник к моменту, в который они стали в лесу жертвами безжалостной разбойничьей расправы). Между тем восхитительные скандинавы оказались последней в череде добыч серийного труполюба Люсьена перед его разоблачением, а трагическая гибель Клода и Ипполита оказалась описанной на последней странице последней новеллы «Les Departs exemplaires»; вероятно, Габриэль Витткоп считала, что мертвые близнецы - это то место, дальше которого - если ей случалось до него добраться - художественное исследование любого явления не имело никакого смысла, поскольку как она ничего не находила прекраснее двух одинаковых или почти одинаковых трупов, так не видела и никакого резона продолжать рассказывать любую историю - или набор историй - после сцены засвидетельствования их разложения; любая тема оказывалась исчерпанной, про всякое явление становилось ясно, какой у него возможен пароксизм.

Еще один роскошный набор историй Витткоп - коллекция ее поздних рассказов «Le Sommeil de la raison» - опять-таки оказался выпущенным посмертно - в 2003-ем году. «Титульная» в этой коллекции новелла «Сон разума» повествует о фуршете в монастырском приюте для выродков в Мадриде, затеянном предчувствующим свою скорую смерть интеллектуалом, пресытившимся практикованием разнообразных пороков и потерявшим вкус к опытному выяснению предельных величин мыслимого в земных условиях зла, но придумавшим-таки незадолго до своей кончины все-таки способное еще взбудоражить его сознание развлечение; устроитель этой вечеринки (на которой щедро были опоены игристым вином - и оттого впали в непотребное буйство - макроцефалы, карлики, циклопы, гипертрихозники, фокомелики и даже пара сиамских близнецов, один из братьев в каковой был представлен на этом свете лишь тазом, грудной клеткой и беспалыми конечностями) был убежден в том, что чудовища и монстры - это вовсе не бесцельный фарс природы, а ее отборные произведения, в каковых она явила свое внимание к деталям. Если заменить в этом логическом построении природу на жизнь, уродов - на смерть, а фарс - на его товарку по знаменитому и потерявшему - в силу своей сверхчастой невпопадной употребляемости - всякий смысл афористическому суждению Гегеля, то есть - на трагедию, и противопоставить не уродов полноценным человеческим особям, а смерть человека его рождению, то можно будет вывести что-то вроде одной из главных тем в творчестве Габриэль Витткоп, потому что человеческая смерть никогда не позиционировалась в ее произведениях как страшная неизбежность, что трагическим образом кодировала бы чудо - человеческую жизнь, стартовавшую с еще более непостижимого чуда - появления младенца из чрева матери на свет; напротив, смерть в книгах Витткоп часто представала самой прекрасной и волнительной - даром что последней - страницей жизни, моментом пароксизмного ее воплощения, причем - в соответствии с этой же системой ценностей - по обстоятельствам смерти человека и изысканности оставляемого им после себя трупа (или даже праха) куда умнее было бы судить о его личных качествах, чем по тому, как он прожил свою жизнь (и уж тем более - чем по тому, в каких декорациях он родился). Важно и то, что смерть и рождение противопоставлялись Витткоп в равной степени и как эксклюзивное и единообразное явления, и как величественное и стыдное. В самом деле: каждый новорожденный ребенок похож на любого другого и выглядит просто позорно - как освежеванный заяц, липкий, красный, с синими прожилками и беловатыми пятнами, с гноем под тонкой пленкой, набитой мясными обрезками. В то время как гибель нескольких человек даже в одном и том же месте, даже единовременная и вызванная одной и той же причиной, вовсе не исключает для каждого из них возможности умереть совершенно особенным способом и трансформироваться в уникальные останки. С назидательной целью рассмотреть величие смерти возможно, например, на пепелище любого из сопряженного с обрушениями кровли и перекрытий и многочисленными жертвами пожара: кто-то причудливо выпустит изо рта свой пищевод, кто-то разбросает симметрично - по отношению к продавленной грудине - ноги в стороны, эффектно вывернув стопы, а кто-то запечет себя не только в золе, но и в своих и компаньонских предсмертных испражнениях.

«Сон разума» задал в этом сборнике тон другим леденящим кровь историям, и леденящим ничуть не меньше, чем, допустим, «Некрофил», ибо Габриэль Витткоп в свои последние - и объективно преклонные - годы не только не уступила времени, ощущавшемуся ею как деревянистая субстанция, ни пяди остроты своего разума и безупречности бесстрастности стиля, коими отмечены все ее самые прославленные книги, но и не потеряла интереса к вопросам, активно исследовавшимся ею во весь ее писательский век. То есть, например, можно заключить, что и в 80 лет Габриэль Витткоп испытывала такой же ужас - смешанный с сильнейшим омерзением - перед вынашиванием женщиной плода и процедурой непосредственного произведения самкой человека потомства, что легко обнаруживается в книгах, созданных Витткоп в период ее нахождения на не слишком удаленном от репродуктивного возраста участке ее жизненного пути. Новелла «Живот» содержит в себе убедительное свидетельство в пользу того, что лучшим способом для человека победить одолевающую его фобию будет доблестное уничтожение ее предмета. Персонаж «Живота» по имени Клеман, чья жена Мадлен однажды сделалась беременной, обнаружил, что каждый взгляд, брошенный им на живот супруги, влечет за собой для него приступ тошноты с появлением привкуса рвоты во рту; скоро дело оборачивается таким образом, что Мадлен может и скрыться с глаз Клемана, а он все равно будет видеть ее подле себя - и видеть словно насквозь, наблюдая страшнейший и навязчивейший из кошмаров - ее