Дорогой Джим - [96]

Сам Оуэн достиг пика наслаждения как раз в тот момент, когда верхушки деревьев в дальней части леса уже купались в первых, еще робких лучах утреннего солнца. Он держал Эйслин в объятиях и мысленно пытался представить себе волка, напружинившегося, припавшего к земле в нескольких дюймах от вожделенной добычи. На какое-то мгновение ему это удалось… Но картинка, мелькнув, стала бледнеть и погасла, когда над лесом взошло солнце. Оуэну вдруг вспомнилось, как он еще мальчиком играл с отцом. Вспомнились звуки труб… сласти, которыми его угощал отец.

А все, что осталось в его памяти о тех днях, когда он пребывал в облике зверя, — глаза старого волка, того самого, кто наложил на него заклятие.

«Это знают лишь судьба да Господь Бог», — пообещал он тогда, пригрозив Оуэну вечным проклятием.

Какая жалкая… какая нелепая угроза! Какая злая насмешка судьбы — побывав в чистилище в облике волка, он, слава богу, вновь благополучно стал человеком. Уже проваливаясь в сон, Оуэн прижался губами к шее принцессы Эйслин и блаженно закрыл глаза, чувствуя, как солнце греет ему лицо.

Оуэн открыл глаза, когда церковный колокол басовито гудел, призывая всех обитателей замка на утреннюю молитву.

Он проснулся мгновенно, словно чья-то рука рывком вырвала его из ночного кошмара. Оуэн чувствовал себя совершенно разбитым, точно много дней и ночей подряд его трепала жестокая лихорадка. Кровь у него в ушах гремела, точно боевой барабан в тот далекий день, когда на поле боя он впервые почувствовал себя мужчиной. Она омывала его тело, растекаясь по жилам, о которых люди и знать не знают. И она твердо и недвусмысленно подсказывала ему, что он должен сделать — несмотря на эту омерзительно гладкую розовую кожу, покрывавшую теперь все его тело. Кровь точно знала, кто он, и неважно, кем он сам себя называл — человеком или зверем.

Оуэн бросил взгляд на принцессу Эйслин, уютным клубочком свернувшуюся возле него, — руки ее, словно в поисках опоры, обвились вокруг его шеи, грива шелковистых волос разметалась по подушке. Потом поднял глаза — в открытое окно был виден лес, аромат только что распустившихся роз смешивался с острым, мускусным запахом оленя, скользившего между деревьями в поисках самки. Наступал брачный сезон. Мимо окна, трепеща крыльями, пронесся голубь. Мир просыпался. И сердце Оуэна вновь глухо и тяжело забилось — казалось, оно растет, распухая на глазах, чтобы вновь, помимо его желания, превратиться в сердце дикого зверя.

Молодая женщина возле него потянулась, почесала нос и медленно приоткрыла глаза.

— Доброе утро, кузен, — прошептала она, подставив ему шею для поцелуя.

Свой выбор я сделал много лет назад, подумал Оуэн, хорошо понимая, что старый волк наверняка не сказал ему всей правды. Потому что настоящая его мука — то, что было ниспослано ему в наказание, — только начиналась. «Все было предопределено — еще до того, как я поднял руку на родного брата… до того, как в моей крови впервые проснулась жажда убийства, толкнувшая меня душить беззащитных женщин, наслаждаться их криками, — размышлял Оуэн. — Даже в облике человека я навсегда останусь тем, кто я есть — зверем.

Хищником.

Волком, которого гонит вперед страх перед тем выбором, который я обречен сделать, — и избавиться от этого страха можно, только убив».

— Кузен? — окликнула Эйслин, почувствовав, что в вытянувшемся возле нее теле происходит какая-то перемена.

Принцу Оуэну казалось, что голова его вот-вот треснет и разлетится на куски. Потом он вдруг почувствовал, как череп будто стал раздуваться, быстро увеличиваясь в размерах. Боль, страшная, нестерпимая боль вновь нахлынула на него, когда из десен вдруг высунулись и на глазах стали расти острые желтоватые клыки. Он оскалился и заметил, как на руках его, плечах и груди со страшной быстротой пробивается серая шерсть. На один страшный краткий миг Оуэн заколебался — лежащая рядом женщина была так молода, так прекрасна.

Однако сомнения его длились недолго.

Быстрый рывок — и он стиснул клыками ее горло, и сжимал его до тех пор, пока не услышал слабый негромкий треск.

Часовые, несшие караул на крепостной стене замка, позже клялись и божились, что своими глазами видели огромного волка, — выскочив из окна башни, он спрыгнул на землю и через мгновение скрылся в лесу.

XIX

Джим, мурлыкая что-то себе под нос, разглядывал свои ногти. Потом обвел взглядом нас, жадно ловивших каждое его слово. Впрочем, история уже закончилась. Ухмыльнувшись, рассказчик похлопал себя по карманам в поисках сигарет. Но я успела заметить, что взгляд его то и дело возвращался к моему лицу. Рукоятка ножа, которую я сжимала в руках, стала скользкой от пота. Мужчина с собаками куда-то исчез. Я слышала тяжелое дыхание сестер.

— Ты забыл рассказать, как заканчивается твоя история, — беззвучно выдохнула Ифе. Двустволка, переломившись, болталась в ее руках, словно какой-то садовый инструмент.

— Что, решили подарить мне еще одну минутку? — поинтересовался наш «сказочник».

Вместо ответа Фиона только покрепче стиснула то тяжелое и уродливое нечто, которое держала в руках. Присмотревшись, я догадалась, что она прихватила с собой гвоздодер Джима.