Дорогой Джим - [113]

Внутри коробки обнаружилась пустая пачка из-под сигарет, которую у меня на глазах выбросил Джим. А в другой — пуговица… Мне показалось, она оторвалась от куртки Ифе. Там было кое-что еще, но я уже не стала смотреть — одного этого было вполне достаточно, чтобы обвинить нас в убийстве. Тетушка Мойра, окинув нас торжествующим взглядом, убрала свои сокровища обратно в комод, заперла ящик, после чего положила перед нами исписанный лист бумаги.

— А теперь, когда вы все здесь, ознакомьтесь с правилами, принятыми в этом доме.

У меня вдруг возникло стойкое ощущение дежавю… Казалось, время повернуло вспять и мы с сестрами снова оказались в монастырской школе. Подъем в шесть, потом приготовить ей завтрак, дать лекарства. После этого до полудня уборка, затем следовало подать ей ленч, снова дать обезболивающее — и только после этого мы имели право передохнуть. Если не считать того времени, когда будем готовить ей обед, вечера мы обязаны были посвятить походам в бакалейную лавку. А дальше следовало одно весьма своеобразное условие.

— Вы не имеете права выходить из дома вдвоем — только по очереди и поодиночке, — объявила тетя Мойра. Я обратила внимание, что она как будто полиняла, — во всяком случае, вид у нее был уже не такой сияющий, как раньше.

— Это почему? — взвилась я.

— Потому что я так сказала. — Она указала на висевший за дверью длинный желто-коричневый плащ. — Будете надевать его, когда соберетесь выйти за покупками. А на голову — платок. Все покупки вы будете делать в магазинчике на углу — и покупать станете только то, что указано в списке. Ничего кроме этого — вы меня поняли?

Я заглянула ей в глаза — и мне вспомнилось, как в свое время Фиона рассказывала, какой у нее был взгляд, когда она впервые увидела Джима. Безумный… кажется, так она тогда говорила. Исступленный. Я похолодела, догадавшись, что дни наши сочтены, если только нам не удастся достаточно быстро отсюда выбраться. Глядя на бледную улыбку Мойры, я лихорадочно старалась придумать, как отсюда сбежать.

Примерно две недели ничего не происходило. Фиона ходила за покупками, я стирала и убирала, Ифе готовила — в точности как в одной из тех нравоучительных книг, где говорилось, как положено вести себя ирландской девушке из приличной семьи.

А что же тетушка Мойра, спросишь ты?

По-моему, она была счастлива, как никогда в жизни… Да, могу поклясться, что так и было. Она наслаждалась, тыкая нас носом в наши ошибки, — видел бы ты, с каким видом она выговаривала нам, когда я, например, забывала протереть пол за сливным бачком в туалете или когда Ифе пересаливала суп. Я пытаюсь убедить себя, что это продолжалось всего пару недель. Да, пытаюсь… но я не настолько наивна или глупа, чтобы в это поверить. Потому что если бы ты видел, как тетка сияет, ты бы понял, о чем я говорю. Ты бы тоже наверняка догадался, что она что-то затевает…

Зная, что умирает, Мойра, похоже, решила прихватить с собой и нас — за компанию.

Никто и никогда не заглядывал в ее дом. Собственно говоря, единственный, кого я видела за все это время, был сухонький старичок-почтальон, который обычно подолгу слонялся снаружи, словно в надежде, что хозяйка сжалится и пригласит его на чай. Да, знаю, что ты скажешь, согласна, я должна была попытаться окликнуть его… Но кто мог сказать, чем бы это закончилось для нас? Даже думать об этом страшно… Впрочем, он никогда особенно не задерживался, а потом и вовсе пропал — наверное, Мойра его отвадила.

По вечерам Ифе спускалась вниз — она спала в полуподвале, где тетушка устроила комнату для гостей. Мы с Фионой спали в комнате наверху. Мне удалось обнаружить стопку старых тетрадок, которую оставил здесь кто-то из прежних жильцов. Когда я смахнула покрывавший их толстый слой пыли, то обнаружила на обложке дату их выпуска — 1941 год. Сейчас ты держишь в руках одну из них — впрочем, думаю, ты и сам уже догадался. Я даже стала вести своеобразный календарь, отмечая в нем дни с нашего отъезда из дома — мне плевать, даже если он попадется на глаза нашей дражайшей тетушке. Фиона постоянно жалуется на головную боль, но я стараюсь не слушать — я застукала ее, когда она таскала сигареты из кухонного шкафчика, и догадалась, что она не смогла удержаться и вновь стала курить.

Нет… есть еще кое-что, что убеждает меня, что все было совсем не так, как мне казалось.

Однажды утром — кстати, это было не так давно — я проснулась оттого, что услышала, как в замке двери поворачивается ключ.

— Кто тут? — всполошилась я, сев на постели и протирая заспанные глаза. По-моему, мне снились ведьмы.

— Спи-спи, дорогая, — успокаивающе прошелестела из своей спальни Мойра. Но я знала, что мне не послышалось. Подбежав к двери, я подергала ручку — дверь была заперта. Итак, тетушка сочла, что притворяться уже нет нужды — в этом доме мы были не гостьями, а пленницами. Затаив дыхание, я прислушалась — слабое позвякивание и скрежет поворачиваемых в замке ключей, донесшиеся из прихожей, подсказали мне то, о чем я и так уже смутно догадывалась, просто не решалась сказать. Какие же мы были дуры! Еще в тот день, когда она усадила нас за стол, нам следовало не слушать ее разинув рот, а свернуть ее тощую шею. Потому что если у нее рак, то я — мадам Кюри, черт возьми! Нет, это была месть — просто месть, и ничего больше. Теперь я наконец поняла, что нам не суждено покинуть этот дом. Во всяком случае, живыми.