Дороги в горах - [57]

Валерию Сергеевичу вдруг показалось, что комната наполнилась дымом, сквозь который трудно различить лица присутствующих. Он хотел сказать, чтобы не курили, но вместо этого достал из кармана большой клетчатый платок, протер очки. «Нельзя так формально подходить к указаниям партии», — думал он. А еще через несколько минут ему стало жарко и душно. «Неужели ошибся? Нет, не может быть!»

— Давайте, товарищи, рассудим, кто из нас прав, — хрипло сказал Хвоев, когда Иван Александрович сел на место.

Люди, пряча друг от друга глаза, молчали. Гвоздин с независимым видом крутил в дрожащих пальцах авторучку.

— А что тут судить? — послышался вдруг грубый голос.

Хвоев встрепенулся, вытянул шею, стараясь заглянуть в дальний угол кабинета.

— Кто там? Кузин? Прошу, Григорий Степанович.

Кузин нехотя поднялся.

— Я говорю — нечего тут судить. Так все ясно. У Гвоздина язык подвешен ловко, говорит, что на гуслях играет. Только живет он у нас со вчерашнего дня и условий наших совсем не знает. Не знает, а нос сует, куда тебе!..

— Прошу осторожней в выражениях — привскочив, крикнул Гвоздин, крайне удивленный словами Кузина. Явилась мысль: «Хочет выслужиться, чтобы остаться председателем. Не надейся».

— Негде мне было учиться деликатности. Да и выступаю не перед кисейными барышнями, — Кузин запнулся. Потом, махнув, как топором, ладонью, продолжал: — Вот и Ковалев тут говорил. Он хоть и зоотехник, а района тоже не знает. Конторский зоотехник… Сеять, конечно, надо, но там, где выгода есть. А вот, к примеру, в нашем колхозе от посева только одни хлопоты да солома. А если бывает зерно, так оно золотым становится. Если бы можно было посчитать, во сколько центнер обходится.

— Почему же нельзя? — серьезно заметил Марков. — Подсчитано. В разрезе каждого колхоза подсчитано.

— Вот и скажи, — подхватил Кузин, обрадованный тем, что удачно отделался от речи, которая была для него тяжелее всякой работы.

Марков неторопливо, с достоинством подошел к концу стола и начал листать изрядно помятый блокнот. Отложив его, посмотрел на Хвоева, Гвоздина, на сидящих справа, слева, оглянулся назад. Потом прокашлялся и заговорил. Он сказал, что выступление Гвоздина считает странным, похожим на шантаж. Гвоздин старался сбить с толку людей, опорочить секретаря райкома. Он, Марков, считает предложения Гвоздина вредными. Марков согласен, что сеять зерновые нужно, но где их сеять? Там, где целесообразно, выгодно. Выгодно ли это в некоторых горных колхозах? Нет, очень невыгодно. Это можно доказать фактами.

Заглядывая в блокнот, Марков перечислил колхозы, которые имеют посевы в восьмидесяти и даже в ста местах. На этом «стопольном севообороте» себестоимость центнера пшеницы в различные годы составляет от трехсот пятидесяти до пятисот рублей.

— Кому это выгодно? — спросил Марков. — Колхозам? Государству? А вот себестоимость центнера мяса, масла и меда в горах может быть значительно ниже.

Люди, слушая Маркова, веселели, согласно кивали головами.

— Правильно! Все разложили по своим местам, — сказал Кузин.

Глава пятая

Иван Александрович нахлобучил шапку, поднял воротник пальто.

Вокруг электрического фонаря сновали мохнатые снежинки. В рыхлой темноте на пологе свежего снега вырисовывались силуэты выходивших из райкома людей. Мелькали огоньки папирос, фыркали и брякали удилами застоявшиеся кони.

Иван Александрович попятился, поспешно освобождая дорогу эмтээсовскому «газику». Подмигнул и растаял в темноте красный глазок стоп-сигнала. «Укатили… Втюрился… — В душе Ивана Александровича закипала злоба. — Надо, как обернулось… А ведь во всем виновата эта чертова зуда. Всю жизнь сбивает с толку. Ну, погоди!» Сзади послышался разговор и шаги. Гвоздин невольно прислушался к голосам.

— Стройте, пожалуйста, — басил Грачев. — Мы только приветствовать будем. Окажем всяческое содействие. А насчет пилорамы надо с Иваном Александровичем… Да вот он, кажется… Легок на помине.

— Я с ним уже говорил. — Ковалев повернулся к Гвоздину.

Ивану Александровичу было не до служебных дел. Однако он сдержался, сказал:

— Сделаем. Вот станешь председателем…

— А при чем тут я? — сердито бросил Геннадий Васильевич. — Вы для колхоза сделайте.

— Не пойму, что они с тобой в бирюльки играют? — неожиданно возмутился Гвоздин. — За мальчишку, что ли, принимают!

— Спокойной ночи, — сухо сказал Ковалев, сворачивая к своей квартире.

— Домой, Петр Фомич? — спросил Гвоздин.

— А куда же? В чайную нашему брату нельзя. Засекут. Завтра же Хвоев выговорит.

— А зачем в чайную. Выпить без чайной можно.

Грачев, зная, что Гвоздин не увлекается выпивками, удивленный, приостановился.

— С расстройства, что ли? Зарвался ты сегодня. Неладно вышло. Такое впечатление.

— А мне плевать, ладно или нет, — рассердился Гвоздин. — Я партийный и делаю все по-партийному. Не могу молчать, когда вижу несправедливость. Пусть хуже будет мне, но чтобы общее дело не страдало. А некоторые молчат…

— На меня, что ли, намекаешь? — Грачев крякнул. — Нельзя мне говорить. Хвоев и так житья не дает, взъедается.

— А ты думаешь, молчанием спасаешься? Наоборот… Надо показать зубы. Ненавидит он тебя здорово. Я заметил, к каждому слову цепляется.