Дороги в горах - [103]

Река ушла вправо, а слева открылась просторная долина. Ее пологие склоны редко утыканы мрачными серо-зелеными валунами, навечно вросшими в землю. Сегодня валуны напомнили почему-то Хвоеву айсберги, хотя море и айсберги он видел только в кино. Кое-где виднелись березы с лопнувшими почками и мелкий кустарник, подернутый легкой и прозрачной, точно дымка, зеленью.

— Владения Петра Фомича, — сказал шофер, не оглядываясь.

«Как он тут хозяйничает? — подумал Валерий Сергеевич. — Сводки говорят, что он ничего не изменил. Надои плачевные».

Внизу около дороги показался зеленый вагончик. От него тянулась, пересекая низину и уходя в гору, черная полоса, по которой упрямо карабкался вверх трактор с агрегатом сеялок и борон. Второй трактор с прицепленными сеялками и боронами замер в конце загонки. Рядом виднелись дрожки с железными бочками; тут же, прямо на земле, стояли прислоненные друг к другу мешки с семенами, а чуть в стороне паслись кони.

— Подверни-ка.

Валерий Сергеевич выбрался из машины, потоптался, разминая затекшие ноги. Безлюдье и тишина. Солнце греет, откуда-то сверху, из прозрачной синевы жаворонок вплетает серебряную нить звона в гул удаляющегося трактора. Пахнет прелью земли, молодой зеленью и еще чем-то бодро-хмельным и грустным.

— Это что же? Возможно, в вагончике есть кто? — Хвоев грузно встал на ступеньку, заглянул в распахнутую дверь.

На нарах сидели двое: один лет восемнадцати, курносый, в сдвинутой на затылок шапке с отвисшими, как вялые лопухи, ушами; второму, похоже, давно перевалило за тридцать. С неделю небритая рыжеватая борода забита грязью, в зубах — «козья ножка». Щурясь от едучего дыма самосада, он косится в карты.

Старший первым увидел Валерия Сергеевича и, ловко свернув веер карт в ладонь, спрятал руку под полу наброшенной на плечи фуфайки.

— Ходи, дядя Яков, давай ходи! — требовал паренек, но тут же повернулся к Хвоеву и растерянно заморгал.

— Это что же, товарищи? Такое горячее время, сев, а вы в карты?

— А что нам? У нас вон все стоит. Вот и режемся в дурака. Значит, я хожу? — Старший демонстративно шлепнул замасленной картой по еще более замасленным нарам. — Мы и сами бы рады… Какой интерес? За карты не платят.

— Трактор поломался? — спросил Хвоев.

— Нет, все исправно. Тузом ударил?.. Тракторист заболел. На туза! Думаешь — жалко?.. А напарник сбежал.

— Взял я, — сказал молодой и сгреб все карты. — Позавчера, директор приезжал. Такой тут тарарам устроил. Ну, Алешка и подался домой. Бригадир уговаривает. Только вряд ли… Алешка — он упрямый.

— А вы не из райкома? — поинтересовался старший. — То-то, смотрю, лицо знакомое. Были вы у нас, только давно.

Валерий Сергеевич прошел пашней, проверяя, нет ли обсевок, покопался, в земле, интересуясь глубиной заделки семян. Вернувшись к машине, сказал шоферу, который, положив голову на руль, дремал:

— Поехали, Миша, на отделение.

Спустя каких-нибудь полчаса он зашел в контору отделения, но там никого не было.

— Вот только что был, — сказал дряхлый старик, который от нечего делать уселся под солнцем на обрезок бревна и не спеша попыхивал цигаркой. — Должно, в мастерские подался. А может, еще куда… Дорог у него много. Все требует догляда, особливо теперь…

Валерий Сергеевич сел в машину. Шофер уже включил скорость, чтобы ехать к мастерским, как из-за угла вывернулся невысокий человек в зеленой и длинной, чуть не до колен, фуфайке, кирзовых сапогах и старенькой кепке блином. Махнув шоферу, чтобы тот задержался, он быстро подошел к машине, заглянул в кабину.

— Товарищ Хвоев? Валерий Сергеевич? Здорово изменились! Не узнаете?

Хвоев растерянно смотрел в худое лицо с утиным носом и маленькими живыми глазами. Человек загадочно улыбался — ему, видно, было приятно оттого, что Хвоев не может сразу его узнать.

— Подожди, подожди… — бормотал Валерий Сергеевич, открывая дверцу и выбираясь из кабины. И вдруг вскрикнул: — Степанюк! Ефим Александрович, кажется?

— Точно! Он самый…

Они обнялись и поцеловались. Возле крупного Хвоева Степанюк, маленький и щуплый, казался подростком.

— Откуда взялся? Ведь ты где-то в Воронежской области жил?

— Точно, Валерий Сергеевич, жил там, а потом вот сюда перебрался. Сын у меня тут, в геологии, в партии. Нахвалил здешние места — вот мы и подались. Полгода как уже тут. Слыхал, что секретарем тут Хвоев: Думаю, надо узнать, уж не тот ли, не Валерий Сергеевич. Да все недосуг было. А потом, думаю, не может быть. Мало ли однофамильцев…

— Ты не управляющим ли здесь?

— Точно, Валерий Сергеевич. Сосватал меня Грачев. Третий месяц…

Остаток дня Хвоев провел на отделении и здесь, у Степанюка, заночевал.

Когда сели ужинать, хозяин поставил на стол бутылку коньяку. Хвоев запротестовал:

— Ты, Ефим Александрович, уволь, нельзя мне ни капли. Сердце, понимаешь.

— Нельзя так нельзя. Я ведь тоже не падкий на это. — Хозяин без всякого сожаления отставил на подоконник бутылку.

До часу просидели они за столом, пили чай, вспоминали фронтовую жизнь.

Встретились они в сорок втором при формировании запасного полка. Старшего лейтенанта Хвоева назначили тогда командиром роты, в которой уже хозяйничал старшина Степанюк. О старшинах во время войны в шутку говорили, что любого из них можно без следствия и суда сажать в тюрьму, дескать, никто из них охулки на руку не кладет. И Хвоев, побывавший на фронте, выходил из себя, когда слышал или замечал обкрадывание солдат. Вот почему Хвоев поначалу относился к Степанюку настороженно, с недоверием. Но как только выехали на фронт, сомнения Хвоева развеялись. Степанюк оказался из тех старшин, о которых говорят: «Он душу за солдата отдаст». На длительном марше или в самом жарком бою, когда невозможно поднять головы, солдаты своевременно получали и горячую пищу, и «сто грамм», и махорку. В других ротах нет, а Степанюк доставит. Сам приползет на передовую с термосами, но доставит. И все по норме, грамм в грамм — столько, сколько, как говорили тогда, нарком отпустил. Солдаты все старания старшины принимали как должное. А после того, как ранило старшину, стали сожалеть. Нет обеда — у них разговор: «Александрыч, тот не оставил бы голодными. Да, тот понимал, как воевать с пустым брюхом иль без махры». Хвоев тоже не раз вспоминал Степанюка добрым словом, ставил его в пример новому старшине…