Дороги шли через войну - [43]

Мурадян вспомнил о коробке с сувениром, которую привез венгерскому другу. Коробка была с ним, и он открыл ее. Это был макет первого советского искусственного спутника Земли, устремленного в космос. Виктор Асланович завел встроенный в макет механизм, и в наступившей тишине послышались четкие короткие сигналы советского спутника и величественная мелодия «Песни о Родине» И. Дунаевского. Стол окружило множество людей. Мелодия звучала вновь и вновь.

— Превосходно! Чудесно! — восторгались венгерские друзья. — Ведь этот спутник — символ могущества вашей страны, всего социалистического мира. Мы, венгры, гордимся вашими достижениями в мирном освоении космоса.

Поэт Григорий Харш заинтересовался надписью на сувенире. Мурадян поднял над столом макет спутника и вслух прочитал:

«Дорогому Бела Иллешу — на память о фронтовой дружбе».

— Да, много времени утекло после тех боев на Дону, — раздумчиво произнес Иллеш. — Из семнадцати наших товарищей, которые приезжали тогда в вашу армию, осталось только двое: я и Ференц Самбо. Он теперь наш видный композитор. Остальные сложили головы в боях с фашистами.

— А какова судьба того молодого офицера, с которым вы приезжали в наш полк? — спросил у Иллеша Мурадян.

— Йожеф Тоуд? Он погиб в конце войны у самой границы Венгрии…

Тоуд! Разве можно было забыть этого сильного духом, отважного, не боящегося смерти офицера-коммуниста! В годы войны Тоуд не раз пересекал линию фронта, совершал смертельно опасные рейды в хортистскую Венгрию, выполняя важные задания партии. Йожеф тогда говорил:

— Рабочий Будапешт не сломлен, не сложил оружия. Высок его революционный дух. Борьба продолжается, а ею руководят коммунисты.

Несколько дней в Будапеште пролетели быстро. Экскурсоводы возили советских гостей по улицам, рассказывали о трудовых свершениях рабочего Будапешта, о революционном прошлом венгерской столицы. В один из дней автобус с советскими туристами остановился на площади возле Исторического музея. На высоком постаменте стоял отлитый в бронзе памятник. Скульптор увековечил в металле молодого человека с высоко поднятой рукой.

— Шандор Пётефи — наша национальная гордость, — сказал стоявший рядом с Мурадяном Бела Иллеш. — Он прожил мало — всего двадцать шесть лет, а сделал на века…

Мурадян узнал тогда, что именно здесь, на ступенях музея, 15 марта 1848 года двадцатипятилетний Пётефи впервые прочитал свою знаменитую «Национальную песню». Пламенный призыв поэта послужил сигналом к революции.

Навсегда запомнился Мурадяну Красный Чепель. Туристы побывали в одном из красивейших мест Будапешта — на проспекте Баци. Он ведет в Уйпешт, где сосредоточены предприятия тяжелой и электротехнической промышленности, обувные и мебельные фабрики.

Уйпешт можно сравнить с Красной Пресней в Москве, с Арсеналом в Киеве. Уйпешт — цитадель венгерского рабочего движения и революционных выступлений пролетариата. И когда советским туристам говорили, что во время второй мировой войны уйпештские партизаны с оружием в руках героически сражались против фашистов, Мурадян вспомнил Тоуда и почему-то думал, что он приезжал с фронта именно к ним, уйпештским партизанам.

Автобус остановился на мосту через Дунай. Туристы вышли из автобуса и залюбовались красотой реки и величественным мостом, на котором стояли. Все было красиво, великолепно, дух захватывало от высоты и безбрежности раскинувшейся панорамы Буды и Пешта. Мост, словно гигантская рука, соединил их в единый архитектурный ансамбль огромного города, представляющего собой одну из красивейших столиц Европы.

Один из вечеров Мурадян провел на квартире у Белы Иллеша. Гость из Советской Армении сидел в мягком кресле в рабочем кабинете писателя и с удовольствием слушал венгерского друга, просматривал его книги, разглядывал картины, настольные вещицы-сувениры. К удивлению гостя, хозяин извлек из ящика стола небольшую квадратную коробку и, передавая ее Мурадяну, сказал:

— Вот эту вещь храню с войны…

— А что здесь? — заинтересовался Мурадян.

— Открывай коробку и взгляни.

В коробке была ручная граната. Увидев некоторое замешательство гостя, Иллеш улыбнулся:

— Бери, не бойся: граната обезврежена, без запала. Занятная вещица. С ней в феврале сорок пятого вместе с вашими солдатами я вошел в Будапешт. Так что это — последняя граната второй мировой войны, которая была у меня в руках.

Мурадян с любопытством взял гранату, подержал ее на ладони. Это была знаменитая лимонка — незаменимое солдатское оружие ближнего боя.

— Да, знакомая штучка, — задумчиво сказал Мурадян, возвращая лимонку хозяину. — Не раз выручала в бою.

— А меня ее боевая сестрица выручила, можно сказать, на пороге дома…

Иллеш оживился при воспоминании, прошелся по кабинету, остановился у окна.

— Ваши солдаты штурмовали эту улицу, — продолжал он. — Я продвигался сзади штурмовых групп вместе с начальником штаба батальона. Неожиданно из подвала дома выскочили четверо гитлеровцев. Я их запомнил, словно сейчас вижу: они были в касках и длинных грязных шинелях: заросшие щетиной лица перекошены злобой и страхом. Увидели нас, вскинули автоматы. Все, подумал, конец… Правда, подумать-то не успел. Прыгнул в сторону, за угол дома. Выхватил гранату и бросил из-за стены в фашистов. После взрыва выглянул — три трупа лежали на мостовой, а четвертый гитлеровец, волоча раненую ногу, пытался укрыться в подвале. Да не успел: очередь подоспевшего советского офицера сразила врага на ступеньках подвала…