Дороги, которым нет конца - [41]

Я сложил руки на коленях.

— Что-то не хочется петь.

— Ты уж поверь, обычно это очень помогает.

Я сыграл несколько аккордов, попытался взбодриться.

— Какие-нибудь предложения?

Отец положил Джимми на колено.

— Ты веди, а я подыграю, — сказал он.

Я знал, что ему больно. Мне тоже было больно. Тон наших голосов выдавал боль наших сердец. Но мы с отцом всегда любили музыку. Это был железобетонный мост, не подвластный никаким пожарам. Я исполнил вступление и тихо запел «Явись, источник всех благословений…», а он присоединился ко мне. Я продержался пару куплетов, наконец задохнувшись на «Заверши мои странствия…». Когда я добрался до «Возьми и скрепи их…», то перестал петь.

В тот вечер я усвоил ценность старинного гимна и понял, как нечто «безнадежно устаревшее» может сказать именно то, что мое сердце хотело бы услышать, но не знало, как об этом попросить.

Я вытер лицо тыльной стороной ладони, потом достал из кармана пустую фляжку и положил ее на пианино. Мы оба посмотрели на нее.

Тон отцовского голоса был мягким, как и тихие ноты, которые он извлекал из гитары.

— А… еще и это.

— Папа? — Я протянул руки ладонями вверх. Звукозапись и выпивка теперь стали для меня чем-то незначительным. Мы уже разобрались с этим. Но моя вера была поколеблена. — Как я смогу поднять грязные руки?

— Я задал твоей матери такой же вопрос в то пасхальное утро, когда солнце буравило мне глаза. И я скажу тебе то же самое, что она сказала мне.

Он поставил Джимми в сторонку, встал, вытянул руки вверх так высоко, как только мог, и произнес:

— Обе сразу!

Несколько часов спустя, когда первые лучи восходящего солнца показались над горными вершинами, я все еще играл. Когда слова «воспетый языками горнего пламени» в который раз сорвались с моих губ, я наконец услышал, о чем я пою. О языках пламени. Слова рисовали картину, и картина заставила меня задуматься. Если кто-то написал это, значит, он об этом думал. Видел перед своим мысленным взором.

И это было хорошо. Это означало, что я, в конце концов, не сошел с ума.

Глава 17

Мне хотелось бы сказать, что разговор с отцом решил все наши проблемы. Но этого не случилось. Прошел еще один год. Мне исполнилось восемнадцать лет, я вырос еще на два дюйма, что почти уравняло нас в росте, и моя голова пухла от постоянного сравнения моего таланта с другими в нашем сравнительно небольшом болоте музыкальных дарований. Нам продолжали названивать из звукозаписывающих компаний, и довольно скоро я стал прислушиваться к голосам, критикующим отца и питающим мое недовольство. Мне хотелось иметь то, что они предлагали: деньги и всеобщее обожание. Во мне нарастала молчаливая озлобленность и ожесточение. Я хотел получить собственную сцену. Эти мысли вращались в моей голове, образуя торнадо, которое в конце концов должно было найти выход в словах. Историю моей жизни можно найти в 28-й главе Книги Иезикииля[45].

Не люблю рассказывать о том, что случилось потом.

Дело было в среду. Мы находились в Нью-Мексико. Отец ехал всю ночь, чтобы доставить меня домой для четырехчасового урока с мисс Хэгл. Я разучивал композицию Баха, и для него было важно, чтобы я не пропустил этот урок. Днем мисс Хэгл работала, поэтому мои занятия проходили с шести до десяти часов вечера, а потом я гулял с приятелями. Я возвращался домой между полуночью и часом ночи, и отец обычно уже спал. Я рассчитывал, что встречусь с ним на следующий день.

Я ошибался.

Я подъехал к светофору на перекрестке Мейн-стрит и шоссе 24. Дом мисс Хэгл находился в нескольких кварталах к востоку от центра города. Но когда зажегся зеленый свет, я повернул направо и помчался в Салиду, как летучая мышь из ада, потому что там готовилась к представлению моя музыкальная группа. Я не был у мисс Хэгл уже три месяца, и хотя я изучил эту композицию Баха вдоль и поперек, у меня не было желания когда-либо исполнять ее.

Я остановился у мексиканского бара-ресторана Педро, вошел через заднюю дверь, взял свой «Фендер», купленный в ломбарде на деньги, выделенные отцом для платы мисс Хэгл, добавив еще тысячу, которую я умыкнул из денежной коробки, — выбежал на сцену и отыграл два с половиной часа действительно хорошего рок-н-ролла.

Примерно год назад несколько ребят из средней школы сколотили группу, игравшую рок-н-ролл и музыку кантри, и предложили мне стать ведущим гитаристом. Мы играли у Педро уже почти полгода, и аудитория постоянно росла. Сегодня вечером зал был набит так, что остались только стоячие места, а у дверей выстроилась очередь на вход, так что Педро улыбался, как Чеширский Кот.

Три месяца назад какой-то музыкальный критик проводил здесь отпуск и вместе с семьей пришел в мексиканский ресторан. Как выяснилось, он писал колонки для нескольких популярных музыкальных журналов. Когда вышла статья, то я прочитал, что он сравнивал скорость моих пальцев на грифе гитары с порханием крылышек колибри. Мое лицо украшало обложку, а заголовок гласил: «Пег — следующий Великий». Хорошую новость можно было расценить двояко: мое имя засветилось в прессе, но журнал был таким, что отец мог узнать о нем лишь по нелепой случайности. По крайней мере, не до тех пор, когда я вернусь в блеске славы и докажу, что он ошибался, показав кучу наград и хвалебных отзывов. Такой сценарий представлялся мне наилучшим.