Дорогая, я дома - [46]

Это была Рыжая Кира, и Борис не мог оторвать глаз от ее лица, несомненно знакомого, но другого, странного и чужого, заострившегося, изможденного, полного страдания. Лодка показалась полностью, выставив роскошную корму, изгибавшуюся наподобие огромной раковины, такой же ребристой, украшенной тонкой позолотой. На корме стояли трое мужчин в одинаковых черных костюмах с длинными хлыстами в руках. В такт музыке, следуя медленному пульсу скрипок «Парсифаля», они опускали хлысты на Рыжую, черная дуга извивалась в воздухе, со свистом разрывала ткань, и Рыжая вздрагивала, но не издавала ни звука. Один из мужчин был ниже других, и пиджак топорщился на его шарообразном животе. Еще он был лыс, носил очки, нос его был пористым, это было видно даже в этом жутком, рвущемся из-за сталактитов и из небольших пещерок в стенах синем свете, а улыбка совершенно омерзительна – похотливая улыбка старого развратника. И глаза, чертовы эти собачьи глаза за очками – Борис Фельдерман, золотоволосый красавец атлет, узнал себя, себя настоящего.

– Прекрасный вечер, господин Фельдерман! – донеслось до него справа. Он обернулся – рядом, на берегу, стояла та самая девушка, что толкнула его в зеркало, – девушка с бровями-дугами, с прической каскадом – только теперь она была завернута, как в римскую тогу, в кусок плотного черного бархата, а на коленях перед ней стоял его адвокат. Адвокат беспокойными, паучьими движениями елозил руками по бархату, мял его, возил по нему ладонями вверх и вниз, а иногда припадал губами и облизывал серым языком.

– Не хотите искупаться? – предложила девушка, словно не замечая адвоката, и Фельдерман испуганно отступил назад. Длинной загорелой ногой в открытой босоножке девушка оттолкнула адвоката, который все цеплялся за ее бархатную одежду, вытянула вперед руку с длинными алыми ногтями и прежде, чем Борис узнал это уже раз виденное движение, рассмеявшись, толкнула его.

Влага быстро залила нос и уши, потом – глаза, и, сколько Борис ни вдыхал носом и ртом, лишь отвратительно вонючая, словно застоявшаяся и почему-то горячая вода подземного озера заливалась в него, застилала все над ним – и, сколько он ни барахтался – синий свет горел где-то вверху, а он видел днище лодки, на которой плыла Кира. И ему казалось, что сквозь толщу воды он видел стоявшего на террасе Людвига Вебера, и музыка доносилась сдавленно, как из-под одеяла – траурные басы, гудение, и опять жаркая жидкость, что-то вязкое и плотное – и синий свет уходил все дальше.

«Чертова машина, в ней нельзя, нельзя, нельзя умереть», – было последнее, что подумал Фельдерман и, пока силуэты над ним расплывались, коробились, рвались в воде, попробовал вдохнуть еще, но он уже весь был полон зловонной горячей жидкостью, и грудь рвало от отсутствия воздуха, и свет уходил все дальше, пока вдруг не взорвался вверху белой вспышкой.

– Борис! – позвали из света.

Большая рука водила полотенцем по его лицу, и жидкость уходила, сквозь воду, то ли озерную, то ли слезы, проступало смотрящее сверху лицо – Людвиг Вебер, который медленно превращался в доктора Блашке.

– Борис, очнитесь, все прошло, – говорил голос.

– Где? Что? – ошалело спрашивал Фельдерман, пытаясь поднять руки, но руки не слушались.

– Вы еще закреплены, Борис, я сейчас вас освобожу. Вас стошнило, прямо в маску, и вы чуть не захлебнулись.

Над головой медленно прояснялась лампочка в конусе, боковому зрению были видны провода и листы фольги. Появилась рука с полотенцем и снова поднялась – в складках ткани были видны бурые пятна и кусочки дёнер-кебаба.

– Борис, что за гадость вы ели?

Появилась брезгливость, его передернуло.

– Я… на диете, – бессмысленно ответил он.

– Понятно, – ответил голос доктора Блашке сверху. – Поднимайтесь, поднимайтесь, все прошло, сейчас умоетесь и поедете домой. Если хотите, я вас провожу.

* * *

Проблесковый маячок на воротах погас – и Борис включил дальний свет. Его машина выбиралась из владений доктора Блашке, пробуксовывая на колее и размазывая грязь по бамперу. Доктор, в черном пальто поверх белого кителя, сидел рядом на сиденье.

– У вас неудобная машина. – Доктор опустил стекло и достал из кармана кителя сигарету. Фельдерман нервно дернул плечами и сильнее нажал на газ – мотор взревел.

– Доктор, скажите, что это было? – спросил он наконец.

– Сбой системы, – безмятежно ответил доктор.

– Какой системы, вы что?! – с приглушенной яростью заговорил Борис. – Вы знаете, где я побывал? Как это все получилось? Вы что, нарисовали и это?

– Борис, я много раз просил не трогать зеркало, – улыбнулся доктор, затягиваясь. – Этот момент пока не отлажен. Что же касается того, что вы видели, ответ отрицательный.

– В смысле? – Борис крутанул руль, и машина наконец выскочила на шоссе.

– В смысле я этого не рисовал.

Шоссе было абсолютно темным, как разлитое широкой рекой черное масло. Автомобиль Фельдермана быстро ускорялся, он неподвижно смотрел на дорогу. Доктор Блашке снова поднял стекло, оставив узкую щелочку.

– Борис, вам не приходило в голову, что я – не студия Уолта Диснея? Что не в силах человеческих все это нарисовать? Или смоделировать – не важно. Эта штука, она выглядит как навороченная виртуальная реальность, да – но что это на самом деле, вы не думали?