Дорогая, я дома - [38]

Взял бабло со стола и пошел из кабинета, мимо сотрудников, приемной, секретарш, и дальше – к лифту. Нацепил по дороге куртку, побренчал молниями – не поминайте лихом, девчонки-мальчишки… И так я засиделся в этом вашем колл-центре, за этим вашим паршивым телефоном. Нажал на кнопку айпода, в ушах заиграла моя любимая песня. Сколько ей лет, а все лучшая, потому что про свободу.

Сейчас выйдем на воздух – и первым делом закурим. А потом сольемся с осенней толпой, раз и навсегда.

Грот Венеры заложен по приказу короля Людвига II Баварского 15 сентября 1875 года в парке замка Линденхоф и построен в 1877-м. Грот представляет собой металлическую конструкцию, стены которой обтянуты полотном, в свою очередь облитым цементной массой. Из нее состоят также искусственные сталактиты. Грот поделен на два малых и один главный грот, который, в зависимости от освещения, становился Голубым Гротом на Капри или Гротом Венеры из оперы Вагнера «Тангейзер». Для обогрева грота было необходимо семь печей. Проекционный аппарат искусственной радуги и машина для волн создавали иллюзию полной реальности, когда Людвига возили по искусственному озеру грота на лодке.

Википедия, свободная интернет-энциклопедия

Грот Людвига Баварского

Жизнь Бориса Фельдермана, сулившая так много хорошего, была сломана в тот момент, когда чернокожая няня выпорола его шерстяными колготками, распластав поперек кровати. Многими годами и десятилетиями позже Борис, конечно, не помнил, откуда у его родителей были колониальные замашки и цветная прислуга, не помнил, как звали няньку, откуда она взялась и куда потом делась. Зато хорошо помнил, как напрягалась эта неопределенных лет особа в присутствии его родителей и как облегченно вздыхала, когда те уходили и оставляли ее с маленьким Борисом. Она громко свистела, крутила на шикарном ламповом проигрывателе Фельдермана-старшего свои пластинки и иногда пользовалась большой комфортабельной ванной: долго лила воду, громко пела, терлась мочалками и сушила свои непокорные черные волосы хромированным феном. Вот тут-то Борису и пришла в голову мысль выключить няньке свет. Ванная в их в целом хорошем, добротном доме была без окон, один поворот выключателя – и тьма наступала полная. Голая же она, рассуждал Борис, выбежать постесняется. Но он ошибся.

После нескольких включений и выключений, криков ужаса и хриплых угроз, когда маленький Борис в очередной раз с хохотом щелкнул карболитовым рычажком, нянька выскочила из ванной. Маленький Фельдерман был так поражен необъятным черным телом, складчатым животом, тяжелыми раскачивавшимися грудями, что даже не попытался бежать. Нянька же схватила его поперек поясницы, отволокла в детскую, прижав голым мокрым коленом к кровати, сорвала штаны и, схватив первое попавшееся – зимние шерстяные колготки, всласть отходила его по голому заду. Колготки – не ремень и не вожжи, следов не осталось, и родителям рассказывать Борис постеснялся – но именно тогда в его голову заползли странные, неуправляемые и стыдные желания, вместе с уверенностью в том, что что-то не так в окружающем мире. Фельдерман был отмечен этим скользким талантом: извлекать выгоду из несовершенства.

Пока машина преодолевала последние километры скверно отремонтированного автобана А24 Гамбург – Берлин, его айфон вздрогнул, пришла эсэмэс от доктора Блашке. Борис хоть и дрожал от предвкушения и готов был прямо за рулем отдаться на волю фантазий, все же взял себя в руки и направил мысль в конструктивное русло. День впереди был долгий – надо еще зайти в конгресс, да и доктора Блашке лучше увидеть до сеанса. Удовольствия удовольствиями – но и выгоды своей упускать нельзя. Было еще одно обстоятельство, которое немного замедлило течение мысли хозяина колл-центров, издателя и предпринимателя, – Борис Фельдерман второй день пытался сидеть на диете.

Асфальтовые швы мелькали под колесами, жестковатая подвеска спортивного автомобиля глотала их с металлическим стуком – Берлин приближался, скоро Борис въедет в город через Вайсензее – и там, справа от дороги, должен появиться он. Главное – проехать быстро, не смотреть.

Пока же по краям дороги бежали поля, серые длинные стебли какой-то травы и торчали огромные ветряки, вразброд мигавшие красными огоньками и медленно поворачивавшие свои огромные лопасти. Облака стояли низко, как тяжелая свинцовая крыша, со стороны Берлина уже тянуло чем-то особенным, берлинским – массивной серостью, приземленностью, похороненными надеждами. Слева медленно проплыло странное, черное, будто обгоревшее здание – круглое, как башня, с острой крышей, низкое, как почти все в этом городе, придавленное тяжелым небом, со множеством окон, теперь выбитых, ставших сквозными дырами. На улицах Гамбурга люди намного красивее, элегантнее, со здоровым цветом лиц, будто освещенных изнутри – как у жителей многих приморских городов. Гамбургские девушки – как правило, блондинки, смешливые, с зелеными глазами и правильными белыми зубами. Но попадаются иногда и брюнетки – с надменными губами, длинными ресницами, в высоких сапогах – такие могли бы стоять в витринах, одно колено вперед, подбородок поднят, глаза чуть опущены и оттого словно сощурены. А он, Фельдерман, молодой и глупый парень, продавец или грузчик, – он бы раскладывал по прилавку товар, ползая у ее ног, между стальными шпильками сапог, от одного вида которых – сразу и холод, и жар.