Дорогая, я дома - [37]

Дядя передал мне увесистый пакетик, сказал, лучше не хранить это дома.

– Я не храню, – сказал он, – и много раз это меня спасало.

Сказал, чтобы я немедленно нашел новую квартиру, любых размеров – денег хватит.

– А с работы уходи. Чем скорее, тем лучше.

– Дядя, а можно прямо сейчас?

– Если отпустят, то да, – он рассмеялся и высадил меня возле станции «Веддинг».

– Дать денег на такси?

– Не, не надо.

Я пошел прямо – если идти по Шоссештрассе, а потом до Фридрихштрассе – через полчаса придешь прямо в офис.

Когда я туда зашел, все смотрели на меня так, будто я воскрес из мертвых. Одна девчонка с французской линии сделала мне большие глаза, а потом подбежала начальница смены, писклявая мышь, и сказала, что меня хочет видеть шеф. Это был третий и последний раз, когда Надман меня вызвал. Я пошел – все получалось как нельзя лучше. Ты корчил мужика? Сейчас проверим, что ты за мужик…

Я зашел, когда он говорил по телефону. Увидел меня, кивнул, чтобы садился, и продолжал говорить. С любовницей. Я сел рядом, осмотрелся… Огромный кабинет, стол редкого дерева, кто его знает какого. Кресло – гораздо выше стула, на котором я сижу, но и я невысокий. Не хватало на столе лампы – чтобы светила в глаза – и картина была бы полной. Как у того полковника из ЦАХАЛ, который допрашивал меня после взрыва на аэродроме. Роли поменялись: я, немец, сидел на стуле, а он, еврейский офицер, ловил свой маленький кайф.

Директор со словами «тут проштрафившийся пришел» положил трубку и повернулся ко мне.

– Н-н-н-ну, – протянул он, уставившись на меня. Ждал, что я что-то объясню. Но я молчал.

– Сейчас три часа, – сказал он, не дождавшись, – твоя смена начинается в час. Объясни, что произошло…

Я смотрел на него. Мужику пятьдесят, он ходит в тренажерный зал, ест только биологическую еду, спит с молодой девчонкой, ездит на «Порше» и очень хочет показать, что он весь из себя железный мачо. И боится, что кто-то вдруг увидит, каков он на самом деле, – чистюля, трус и подлец.

– Мои коллеги в последнее время очень тобой недовольны, Арно. Опоздания, хамство по телефону, ошибки в бронировании. Объясни мне, что все это значит.

– Это значит, что я ухожу, господин Надман.

– Если уходишь, изволь написать заявление. По договору, оно действительно в конце месяца, и после этого ты еще месяц отработаешь. Так что твой уход не избавляет тебя от обязанности приходить на работу вовремя.

– Господин Надман, я ухожу сейчас. Сегодня. И требую, чтобы вы мне безотлагательно выплатили задолженность по зарплате.

Он опустил голову, будто собирался бодаться, и посмотрел на меня поверх очков – прищурясь, как крутой парень в дол-баном сериале на PRO7.

– Арно, ты подписал контракт. Там указаны условия работы. Это не обсуждается. Заявление подашь в отдел кадров. А насчет долга я скажу в бухгалтерии – тебе его погасят.

– Как Максу? Нет! Я хочу сейчас.

– Арно, я все сказал. Есть еще вопросы? Я занят.

Он крутанулся на кресле в сторону телефона. Я встал, пододвинул мой стул вплотную к нему и снова сел.

– Господин Надман, мне плевать на контракт. Я забираю деньги и ухожу сейчас. Я вам последний раз говорю, по-хорошему.

Он повернулся ко мне, и я увидел, как задергались жилы на его шее.

– Ты с кем разговариваешь?! – заорал он. – Ты кому это – «по-хорошему»? Денег нет! Если ты себя так будешь вести, и этих не увидишь! Ты что?! – и он вдруг замолчал.

Я достал то, что дал мне дядя: классную игрушку – восьми-зарядный «Вальтер» девятого калибра, смазанный, с глушителем и полным магазином. Обойму я вставил еще в лифте, мне осталось только передернуть затвор.

Господин Надман смотрел поверх очков – но на этот раз не щурился. Очки съехали на нос, и он не решался пошевелиться, чтобы их поправить. Потом повернулся, как обычно поворачиваются под стволом все пленные – боком, съежившись, будто стараясь завернуться в плечи. Я опустил пистолет.

– Деньги. Сейчас. Если нет – стреляю в ногу.

– Арно… – Голос его сорвался. У него дрожали руки. – Арно, ты что?! Убери сейчас же… Я полицию вызову…

– Вызывай. Они придут, и что ты скажешь? Что сотрудник сошел с ума и зарплату требовал? С пистолетом? Чтобы ты был завтра в каждой газете? Давай-давай! Вызывай!

– Арно, перестань… Не надо… Я все понимаю, но денег нет… Вот сейчас… Я в бухгалтерию позвоню, только убери, ради бога, пистолет…

Я вспомнил, как видел его с молодой девчонкой, полькой, в том клубе. Видела б она его сейчас.

– Звони, – ответил я и откинулся в кресле.

Он дрожащей рукой взял трубку, набрал номер. Все остальное было уже скучно. Он говорил бухгалтерше, что надо дать денег, прямо сейчас. Бухгалтерша говорила, что налички нет.

– Чек? – спрашивал он. – Я выпишу чек, получишь в банке.

– Наличкой, – отвечал я, и он звонил своей заместительнице и требовал, чтобы она, наверняка побелевшая от обиды, пошла в банк и принесла денег, «немедленно, сейчас же!»

Он еще что-то робко говорил, но я уже его не слышал и не видел. Видел за его спиной панорамное окно, холодную берлинскую улицу, дни одиночества, риска, свободы. Вспоминал пустыню, песок, юбки, звон под ними, взрыв и как исчезла она, прочь от нас, разлетелась взрывом, рассыпалась песком. Потом исчезла та, другая, русская, о которой я тоже ничего не знал, хоть и помнил наизусть каждый угол ее квартиры. А сейчас я получу деньги – и тоже исчезну. Поменяю адрес, телефон, разорву связи, стану одним из неопознаваемых прохожих на улице. И если что-то не сложится, мне не повезет, меня найдут где-нибудь с дырой в голове – звонить по этому поводу будет некому.