Дорогая, я дома - [35]

Я посмотрел на него внимательнее. Он, кажется, был очень пьян, хотя и сохранял ту же отстраненно-важную мину. Я представил себе, как мы завтра с ним столкнемся на работе.

– Слушай, а они подружились, а? – Он снова кивнул в сторону коридора. – Это хорошо… И мы тоже можем…

– Можем что?

– Ну, вот у тебя подруга, у меня подруга… Можем это…

– Господин Надман, – начал я.

– А скажи, – он вдруг взял меня за рукав, – скажи, я выгляжу на пятьдесят? Только честно. Ведь не выгляжу, скажи…

– Господин Надман, надеюсь, вы завтра не вспомните об этом разговоре.

Девушки уже возвращались. Они по-прежнему ничего не говорили и только у столиков, расходясь, кивнули друг другу. Девушка с вуалью, проходя мимо Надмана, тронула его за пиджак, и он пошел за ней.

– Мой шеф, – сказал я, показывая в их сторону, – напился, гандон. Лучше нам уйти… Кстати, ты ту девушку знаешь, что ли?

– Так, один раз видела, – ответила она.

* * *

Сидя в ее квартире, я думал о том, куда она могла подеваться. Мне когда-нибудь надоест к ней ходить, все покроется пылью, кошка сдохнет… Я пошел на кухню, взял кошку в охапку, отнес в коридор и выставил на лестницу. Если вернется, скажу, сбежала. Но я почему-то знал, что она не вернется. Домоуправление начнет требовать квартплату, вызовет судебных приставов, взломает дверь… Я взял на кухне полотенце, обтер отпечатки пальцев с ручки, с полок, со стола, чтобы квартира стала совсем нежилой. Хотя чего там – я только кормил кошку, которая сейчас мяучет и скребется в дверь. Ее я не знал. Ее никто не знал. Она была исчезнувшей, уже когда мы познакомились, а сейчас просто исчезла совсем. Остались ее платья, всякие штучки в ванной, эта красивая, никому не нужная квартира.

Я знал только одну ее тайну, тайну большой круглой коробки. Коробка стояла в спальне, деревянная, вроде высокой табуретки, даже с мягкой круглой крышкой, похожей на сиденье. Я бы даже не подумал, что в ней что-то есть.

Но тогда, вечером, после клуба «Феликс», мы приехали на такси вдрызг пьяные, и она попросила меня открыть ее. Мы укладывались на кровать, целовались, как обычно, и, когда я повалил ее назад, на черные простыни, она указала на коробку.

– Что там? Презервативы? У меня есть…

– Открой…

Я встал с кровати и снял крышку. Сверху лежали пластиковые пакеты, оберточная бумага, всякий мусор. Я выкинул их – и в темноте, под ними, увидел что-то черное, резиновое, кожаное, металлическое. Сразу было видно, что это предметы непристойные, скользкие, опасные. Там были плети, хлысты, резиновые перчатки до локтя, наручники, мотки черных веревок. В свете ночника все это смотрелось нереально. Были еще блестящие черные сапоги с убийственно длинной, острой шпилькой, и еще куча ремешков, колец, цепей…

Я был пьян, видел это как сквозь сон, и смотрелось все кошмаром – но я знал, что никакой это был не сон.

– Я этим мучаю мужчин, – донесся с кровати ее голос, с акцентом и ударениями на последнем слоге, – привязываю и мучаю… Но я знаю, это не твое.

Она спрыгнула на пол, присела на корточки рядом:

– Тебе самому пойдет связать кого-то… Тебе должно понравиться. А я никогда не пробовала. Мне интересно, что они чувствуют…

Она дала мне в руки веревку и снова легла, повернувшись на живот. Руки убрала за спину, сжала в кулаки, свела за спиной. Я залез на кровать, наклонился над ней. Перед глазами плыло.

– Ты был на войне, ты, наверное, знаешь, как вязать пленных. Свяжи меня тоже, – сказала она в подушку и еще крепче сжала кулаки. Я захлестнул один из них веревкой, двинулся вперед, к ее сильному, крепкому телу, теперь неподвижному – будто зашел в темную глубокую воду…

* * *

В следующий раз Надман вызвал меня примерно через месяц.

– Арно, секретарша заболела, а сегодня важные переговоры. Сам Вебер, владелец «Дойче Люфттранспорт», прилетел из Швейцарии. – Надман вертелся в кресле и, когда говорил про этого Вебера, смотрел на меня так, будто я сейчас должен уделаться со страха. – В общем, сиди в приемной, если надо будет принести кофе или чай, мы тебе позвоним. От остальной работы на сегодня освобождаешься. Все, иди.

Я и пошел. Пока собирал со стола наушники и ручку, Макс пошутил:

– Чо, уволили?

– Щас, – отвечаю, – повысили. В секретари.

Все начиналось чинно – в переговорной за огромным столом орехового дерева восседали Надман, Беттина и оба Фельдермана. Людвиг Вебер, седой, но еще крепкий старикан с квадратной челюстью и глубоко запавшими глазами, его ассистентка, строчащая в блокноте, неулыбчивые люди в пиджаках.

– Вы должны понять меня, господин Надман, – втирал этот Вебер и улыбался одним ртом, глаза от улыбки не теплели. – Я очень ценю ваше сотрудничество, и мне глубоко симпатичен ваш проект. Но ваши обязательства по пунктам договора не выполнены, причем ни по одному из пунктов…

Я особо не слушал, к тому же меня тотчас погнали за кофе. Но потом стало интересно. Как-никак ходили слухи, что нас всех уволят и за нас будут работать арабы в Касабланке.

– А главное, – продолжал Вебер, когда я вернулся, будто угадал, о чем я думал, – загадочным образом возникло еще одно ваше подразделение, в Марокко, в Касабланке. А я настаивал на том, что колл-центр должен быть целиком расположен на территории Германии или как минимум Европы. Я понимаю, что в свете кризиса это прихоть, но я, как заказчик, имею право и на это…