Дорогая буква Ю - [4]
Багровые камни перекатывались между зрачками и веками. Уши резала тишина. Когда я открыл глаза, мое кинематографическое видение исчезло.
Дома я рассказал о пережитом бабушке. Она вздохнула и посоветовала мне готовиться к сессии, а не таскаться по кладбищам. Вечером, однако, рассказала мне шепотом, что в сталинщину и в самом монастыре и на территориях, примыкающих к нему со стороны крематория, в огромных ямах хоронили замученных на Лубянке людей. Сколько их было — никто не знает.
— Странно, — добавила бабушка. — Я думала, что души неправедно убиенных являются только своим палачам. А они выбрали ребенка, чтобы напомнить о себе. Ведь их убийцы и мучители не только не наказаны, но награждены, пользуются почетом и привилегиями. Многие живут не так далеко от Донского. Их бы и укоряли!
Все вы сталинские ублюдки
Поехали мы с дедом на вокзал встречать сестру моей бабушки. Вошли в метро «Университет». Спустились. Я уже тогда страдал приступами клаустрофобии, мне казалось, что пространство вдруг сложится как гармошка и раздавит. Поделился своим страхом с дедом — он уверил меня, что инженеры все рассчитали, и все будет хорошо. Подошел поезд. Вошли в вагон, сели на коричневые сиденья. Проехали Метромост, Парк Культуры, Дзержинскую. Вот и Комсомольская. Три вокзала. Поезд опаздывал — пришлось ждать.
Ранний московский зимний вечер, бурый, снежный, влажный. Народу на вокзале — тьма. Носильщики с чемоданами носятся. Все спешат. Люди нервные — толкаются, ругаются, суетятся. Бабки в старомодных синих приталенных полупальто с узлами и баранками тащатся в сторону метро. Броуновское движение.
Стоим мы у какой-то перекладины и ждем, а около нас еще один человек стоит. И толпу разглядывает. Внимательно, как будто в первый раз людей увидел. Маленький такой мужичишко, рыжеватый, лет пятидесяти пяти. Сразу видно — психованный. Дети, как известно, не могут оторвать взгляд от сумасшедших. Я осторожно его наблюдал. Лицо мужичка отражало внутреннюю борьбу, видно было — ему тяжело, его что-то распирает, он едва сдерживает себя. Надо было ему освободить душу от мучительного груза…
Позарез надо.
Наконец, его внутреннее напряжение достигло наивысшей точки — сдерживать себя он больше не мог или не хотел. Мужичок сжал кулачки, изо рта его выступила пена, и он закричал, так громко, как мог, страшными, округлившимися глазами буравя толпу:
— ВСЕ ВЫ ТУТ СТАЛИНСКИЕ УБЛЮДКИ! ВСЕ ВЫ СТАЛИНСКИЕ УБЛЮДКИ!
И еще раз, еще громче, срывая связки и закатывая глаза. И еще и еще…
Я оцепенел. И толпа замерла. Но только на мгновение. Через секунду все шли дальше, суетились и как будто и не слышали истошных криков. Вскоре появилась милиция. Крики прекратились.
Дед взял меня за руку, мы пошли на перрон.
Дом преподавателей
Дом внушал уверенность в незыблемости нашей советской жизни — сталинские архитекторы были магами успокоения. Дремлющий гигант, в пористом теле которого нашли убежище привилегированные птички — профессора университета и их семьи. Мы жили на четвертом этаже, окна и балкон выходили на проспект. В реве автомобилей и скрежете трамваев слышалась какая-то странная мелодия. Московская поэма грохота. Иногда казалось, что с проспекта в наши окна стреляет тяжелыми ядрами линкор — кинотеатр «Прогресс». Солнце закатывалось за метро Университет. Над подземным заводом кружились летающие тарелки…
Зимой запах бензина смешивался с запахом снега, летом — с ароматом цветущих лип.
Я гулял с няней во дворе. Качался на качелях, строил башни из песка. Бормотал что-то про себя. Меня спрашивали — на каком это языке ты говоришь? Я отвечал — на марсианском. Разве вы не знаете, что я марсианин? У меня под пальто — крылышки…
Там же, во дворе, на лавочке, сидела старенькая бабушка. В любую погоду — в сером драповом пальто и в старомодной шляпке с потемневшими искусственными цветами, из-под которой выбивались седые волосы. Она тоже часто бормотала что-то себе под нос. В ее черных глазах застыл непонятный нам, родившимся после смерти Сталина, ужас. Шести-семилетние дети немилосердно дразнили ее, дёргали за воротник, пытались сорвать и унести шляпку.
Мне не было тогда жалко эту женщину, наоборот, я получал наслаждение от безнаказанности зла.
Когда я, пятидесятилетний обрюзгший нарцисс, встречаюсь на берлинской улице взглядом с молодыми людьми и замечаю в их глазах иррациональную злобу — вспоминаю московскую бабушку в сером драповом пальто. Война поколений, самая безжалостная из всех войн, докатилась и до меня.
…
В широком коридоре нашей квартиры стоял на подставке деревянный телевизор с маленьким экраном и диван. По вечерам там смотрели новости, кино — про войну, спектакль или футбол. Загадочная белая точка перелетала от одной крошечной фигурки к другой. Мне хотелось взять ее пальцами и положить в рот. Попробовать на вкус…
Комната, в которой я жил с мамой и папой, выходила дверью в коридор, и телевизор часто мешал мне заснуть. Я лежал на детской диван-кровати и наблюдал, как ездят по стенам и по потолку полосы желтого света, как поблескивает латунный обод люстры и отсвечивают стекла на книжных полках, как возникают и исчезают таинственные фигуры в темных углах. Я вспоминаю это далекое время, и мне кажется, что я видел тогда в отблесках и отсветах все, что мне пришлось позже пережить и увидеть…
Игорь Шестков — русский зарубежный писатель, родился в Москве, иммигрировал в Германию в 1990 году. Писать начал в возрасте 48 лет, уже в иммиграции. В 2016 году было опубликовано собрание рассказов Игоря Шесткова в двух томах. В каждом томе ровно 45 рассказов, плюс в конце первого тома — небольшой очерк автора о себе и своем творчестве, который с некоторой натяжкой можно назвать автобиографическим. Первый том назван “Мосгаз”, второй — “Под юбкой у фрейлины”. Сразу возникает вопрос — почему? Поверхностный ответ простой — в соответствующем томе содержится рассказ с таким названием.
…С той стороны улицы, которая выходит на Садовое кольцо, послышались истошные крики. Все, естественно, начали туда смотреть. Казалось, что там прыгают какие—то пестрые мячики — вправо—влево, вверх—вниз… Когда до публики наконец дошло, что это прыгает — все побежали с Арбата в сторону Бульварного кольца. Я вошел в один из подъездов ближайшего дома, поднялся на третий этаж и занял позицию у окна на лестничной клетке. Кроме меня там было несколько девушек—продавщиц, бородатый сорокалетний художник с рюкзаком, полным картин, и молодой парень, торговец матрешками, трепещущий за свое, оставленное на произвол судьбы, хозяйство.
Игорь Шестков — русский зарубежный писатель, родился в Москве, иммигрировал в Германию в 1990 году. Писать начал в возрасте 48 лет, уже в иммиграции. В 2016 году было опубликовано собрание рассказов Игоря Шесткова в двух томах. В каждом томе ровно 45 рассказов, плюс в конце первого тома — небольшой очерк автора о себе и своем творчестве, который с некоторой натяжкой можно назвать автобиографическим.Первый том назван “Мосгаз”, второй — “Под юбкой у фрейлины”. Сразу возникает вопрос — почему? Поверхностный ответ простой — в соответствующем томе содержится рассказ с таким названием.
Игорь Шестков (Igor Heinrich Schestkow) начал писать прозу по-русски в 2003 году, после того как перестал рисовать и выставляться и переехал из саксонского Кемница в Берлин. Первые годы он, как и многие другие писатели-эмигранты, вспоминал и перерабатывал в прозе жизненный опыт, полученный на родине. Эти рассказы Игоря Шесткова вошли в книгу "Вакханалия" (Алетейя, Санкт-Петербург, 2009). Настоящий сборник "страшных рассказов" также содержит несколько текстов ("Наваждение", "Принцесса", "Карбункул", "Облако Оорта", "На шее у боцмана", "Лаборатория"), действие которых происходит как бы в СССР, но они уже потеряли свою подлинную реалистическую основу, и, маскируясь под воспоминания, — являют собой фантазии, обращенные в прошлое.
Рассказы, автобиографические заметки, публицистика, эссе. Игорь Шестков — русский зарубежный писатель, родился в Москве, иммигрировал в Германию в 1990 году. Писать начал в возрасте 48 лет, уже в иммиграции. В 2016 году было опубликовано собрание рассказов Игоря Шесткова в двух томах. В каждом томе ровно 45 рассказов, плюс в конце первого тома — небольшой очерк автора о себе и своем творчестве, который с некоторой натяжкой можно назвать автобиографическим.
Современный берлинский прозаик Игорь Шестков (Igor Heinrich Schestkow) начал писать прозу по-русски в 2003 году после того, как перестал рисовать и выставляться и переехал из саксонского Кемница в Берлин. Книга «Покажи мне дорогу в ад» состоит из рассказов, не вошедших в первую «киевскую» книгу Шесткова, фантасмагорической антиутопии «Вторжение» и двух готических повестей — «Человек в котелке» и «Покажи мне дорогу в ад». Несмотря на очевидный пессимизм писателя-эмигранта, придающий его прозе темный колорит, а может быть и благодаря ему, его «страшные и психоделические» тексты интересны, захватывающи, непредсказуемы.
Сказки, сказки, в них и радость, и добро, которое побеждает зло, и вера в светлое завтра, которое наступит, если в него очень сильно верить. Добрая сказка, как лучик солнца, освещает нам мир своим неповторимым светом. Откройте окно, впустите его в свой дом.
Мы приходим в этот мир ниоткуда и уходим в никуда. Командировка. В промежутке пытаемся выполнить командировочное задание: понять мир и поделиться знанием с другими. Познавая мир, люди смогут сделать его лучше. О таких людях книги Д. Меренкова, их жизни в разных странах, природе и особенностях этих стран. Ироничность повествования делает книги нескучными, а обилие приключений — увлекательными. Автор описывает реальные события, переживая их заново. Этими переживаниями делится с читателем.
Сказка была и будет являться добрым уроком для молодцев. Она легко читается, надолго запоминается и хранится в уголках нашей памяти всю жизнь. Вот только уроки эти, какими бы добрыми или горькими они не были, не всегда хорошо усваиваются.
Все шесть пьес книги задуманы как феерии и фантазии. Действие пьес происходит в наши дни. Одноактные пьесы предлагаются для антрепризы.
Я набираю полное лукошко звезд. До самого рассвета я любуюсь ими, поминутно трогая руками, упиваясь их теплом и красотою комнаты, полностью освещаемой моим сиюминутным урожаем. На рассвете они исчезают. Так я засыпаю, не успев ни с кем поделиться тем, что для меня дороже и милее всего на свете.
Дядя, после смерти матери забравший маленькую племянницу к себе, или родной отец, бросивший семью несколько лет назад. С кем захочет остаться ребенок? Трагическая история детской любви.
В новую книгу Эрики Косачевской вошли «Ночь Патриарха» — роман-эссе, давший название книге, автобиографическая повесть «Осколки памяти» и рассказ «Мат», написанный в ироническом духе.
В бывшем лагере для военнопленных оживают восковые фигуры… Мальчик, брошенный родителями, мечтает украсть канарейку и вместо этого находит друга… Истощенный пристрастием к морфию студент-медик сходит с ума, наблюдая страдания подопытной лягушки…Темы взросления, смерти, предательства и обретения любви раскрываются в самых неожиданных образах и сюжетах.
Переписка двух известных писателей Сергея Есина и Семена Резника началась в 2011 году и оборвалась внезапной смертью Сергея Есина в декабре 2017-го. Сергей Николаевич Есин, профессор и многолетний ректор Литературного института им. А. М. Горького, прозаик и литературовед, автор романов «Имитатор», «Гладиатор», «Марбург», «Маркиз», «Твербуль» и многих других художественных произведений, а также знаменитых «Дневников», издававшихся много лет отдельными томами-ежегодниками. Семен Ефимович Резник, писатель и историк, редактор серии ЖЗЛ, а после иммиграции в США — редактор и литературный сотрудник «Голоса Америки» и журнала «Америка», автор более двадцати книг.
Первоначально это произведение было написано автором на немецком языке и издано в 2011 г. в Karl Dietz Verlag, Berlin под заглавием «In der Verbannung. Kindheit und Jugend einer Wolgadeutschen» (В изгнании. Детство и юность немки из Поволжья). Год спустя Л. Герман начала писать эту книгу на русском языке.Безмятежное детство на родине в селе Мариенталь. Затем село Степной Кучук, что на Алтае, которое стало вторым домом. Крайняя бедность, арест отца, которого она никогда больше не видела. Трагические события, тяжелые условия жизни, но юность остается юностью… И счастье пришло.