Дорога во все ненастья. Брак - [39]

Почти столько же, сколько занимает дорога до нашего райцентра.

В принципе, это создает некоторое неудобство, но когда мои дети аргументируют свои редкие приезды ко мне тем, что до меня трудно добираться из-за пробок на дорогах, приходиться отвечать:

– Конечно, на нашей дороге много машин. Потому, что ваша Москва даже не райцентр.

– Москва – цельный субъект федерации, – почему-то вяло дискутируют мои дети.

Я выбрал себе место возле задней двери и приготовился вздремнуть до тех пор, пока народ не соберется. Во время движения, я никогда не сплю, потому, что, однажды задремав, проехал не только свою остановку, но и всю петлю по нашему городу, и проснулся, когда машина вновь подъезжала к Киевскому вокзалу.

Когда я, не помню – к чему, рассказал об этом своему старшему сыну, тот оценил ситуацию:

– Папа, если хорошо спишь – значит, совесть чистая.

И только я прикорнул у окна, как у меня над головой раздался басовитый, явно привычный к употреблению в разнообразных людских собраниях, и одновременно, очень мягкий и глубокий голос:

– Свободно ли место возле вас?

Надо мной возвышался батюшка, пышноволосый, курчавобородый, одетый длинную, до самого пола, рясу с большими нагрудными карманами.

Я поднял взгляд, и наши с батюшкой глаза встретились.

В этот момент я подумал о том, что за все время, что мы боролись за Олесину жизнь, ни одному из нас не пришло в голову пойти в церковь и помолиться за ее здоровье.

Или мы перезревшие атеисты, или – недозревшие православные…

…Эти мысли были не длинны, но все-таки, заняли некоторое время, а батюшка продолжал смотреть на меня спокойными, не торопящими глазами.

Мне стало неловко за эту задержку, и я немного засуетился:

– Конечно. Присаживайтесь, пожалуйста, – при этом я невольно сдвинулся еще ближе к окну, освобождая место широкой рясе.

– Не беспокойтесь, – проговорил батюшка, – Я не стесню вас.

Наши взгляды вновь встретились, и я подумал о том, что рядом со мной оказался именно тот человек, которому я мог бы рассказать о своих мыслях.

Могло получиться что-то вроде исповеди, и мой временный спутник, кажется, почувствовал это.

Во всяком случае, его глаза продолжали смотреть на меня:

– Вы хорошо себя чувствуете? – спросил батюшка, и я честно ответил:

– Нет…

– …Я могу быть вам чем-то полезен? – на этот вопрос батюшки, я тоже ответил честно, хотя удобней мне было бы ответить: «Да.»: – Не знаю…

– …Сколько вам лет? – Среди старцев, я юноша, – проговорил я.

– Вы веруете в Бога?

Я никогда не знал о том, как отвечать на этот прямой вопрос, и на моем лице, наверное, отразились сомнения, потому, что, грустно улыбнувшись, батюшка проговорил:

– Сомнение – это уже почти действие, – и тогда я задумался, вспомнив Олесю:

«Если Бог есть, то на кого же он смотрит?!» – но тут же вспомнив о том, как Гриша Керчин, без колебаний, отдал свою редкую машину, ради того, чтобы попытаться спасти почти незнакомую девушку, я понял на кого смотрит Бог.

Впрочем, вопросы все равно оставались, и мне пришлось решиться на честность:

– А вы верите в то, что среди нас много по-настоящему верующих?..

– …Ну, хорошо. Я спрошу по-другому: вы верите в то, что являетесь созданием Божьим? – я не был знаком с этим человеком в рясе, но в нем было что-то такое, что располагало к откровенности: – Когда соглашаюсь с тем, что меня создал Бог, я каждый раз, ощущаю себя предателем по отношению к своим родителям…

– …Мне кажется, – проговорил батюшка после некоторого раздумья, – На вашем жизненном пути встала какая-то трудноразрешимая проблема.

– Жаль, что на этом пути не стоит камня, на котором было бы написано то, что произойдет в том случае, если я пойду прямо, направо или налево, – ответил я.

После этого мы оба замолчали, и лишь когда наш автолайн проехал Триумфальную арку и выбрался из автомобильной сутолоки Кутузовского проспекта на Можайское шоссе, батюшка проговорил:

– Всегда идите прямо…

Художник Василий Никитин

Тот, кто перестает испытывать удовлетворение, начинает думать, что удовлетворение вообще не возможно…

…Олеся чувствовала себя все лучше и лучше.

Каждое утро я приходил к ней и видел, как постепенно возвращалась розовость ее кожи, болезненный блеск газ сменялся здоровой улыбкой.

Пусть немного грустной, но все-таки, здоровой.

Я часто брал ее руки в свои и чувствовал.

Чувствовал, как руки ее теплели.

Олеся вставала, ходила по палате, а когда снег стал таять, мы начали понемногу выходить на один из балконов.

Главное – у Олеси появились желания.

И каждое ее желание становилось надеждой для меня.

Надеждой на то, что когда-нибудь для меня найдется оправдание.

Не оправдание – искупление…

…Не смотря на то, что золотую осень любили многие великие поэты – люди владеющие словом, как делом, не смотря на то, что осень на Руси всегда была временем всех праздников, свадеб, сытости, наконец – не осень, а весна олицетворяет возрождение.

Юность.

Может это происходит потому, что юность – это пастбище для целей.

Мои друзья Григорий, Андрей и Петр приезжали в больницу почти ежедневно, иногда по одному, иногда – вдвоем, иногда – все трое.

Но между собой мы больше молчали.

Вернее – в основном, молчал я.