Дорога в тысячу ли - [125]

— Я познакомился с несколькими из них, — сказал Соломон, обеспокоенный тем, что его бабушки, родная и двоюродная, не одобрят семью Фиби.

— Когда ты собираешься выйти замуж за Соломона? — спросила Сонджа, одновременно занимаясь блинами.

— Да, когда вы двое поженитесь? Чего ждете? Нам с сестрой нечем заняться — а так мы переедем в Токио и поможем с детьми и едой! — засмеялась Кёнхи.

Соломон покачал головой и улыбнулся всем трем женщинам.

— Оставайтесь тут, а мы с папой пойдем поговорим.

Мосасу улыбнулся, и мужчины оставили кухню. Отец и сын сели в кресла в центре большой комнаты. Корзины с фруктами и миски с орехами, кофейники из нержавеющей стали были расставлены на стеклянном столике напротив длинного дивана. Лежала стопка корейских и японских газет, еще не прочтенных.

— Как работа? — спросил Мосасу.

— Гораздо проще, чем в школе. Босс замечательный — японец, но учился в Калифорнии.

— Калифорния? Твоей маме понравилось бы это, — тихо сказал Мосасу.

Мальчик так сильно напоминал ее лицом.

— Где Ецуко? — Соломон уставился на экран телевизора, где мелькали новости, журналист говорил о наводнении в Бангкоке. — Хана? Она в порядке?

Мосасу вздохнул.

— Ецуко сама расскажет. Позвони ей.

Мосасу не любил говорить о Хане, потому что она сильно огорчала Ецуко.

— Фиби хочет жить в Японии?

— Не уверен. Она сердится, что не знает японский.

— Она может его выучить.

— Она хочет работать. Нелегко сделать карьеру в Японии. Фиби не может все время оставаться дома.

Мосасу кивнул. Мать Соломона была такой же.

— С деньгами все в порядке?

— Да, папа, — ответил он, почти удивленный заботой отца, — у меня сейчас хорошая работа. Кстати, а ты знаешь старую женщину по имени Соноко Мацуда? Она живет на бывшей текстильной фабрике в Йокогаме. Недалеко от заведения Горо-сан.

— Нет. — Мосасу покачал головой. — А что?

— Кадзу, мой босс, пытается завершить одну сделку с недвижимостью, а Мацуда-сан не продает свою собственность. Это тормозит всю сделку. Я подумал, может быть, ты кого-то знаешь в Йокогаме.

— Я не знаю ее, но, конечно, я могу выяснить, что и как. Это несложно, — сказал он. — Твой босс хочет, чтобы она продала землю?

— Да. Ее участок — последняя важная деталь для устройства поля для гольфа.

— Хорошо, я спрошу Горо-сан или Харуки. Кто-то из них узнает. Горо продал свой последний патинко-салон. Теперь он занимается только сносом, строительством и недвижимостью. Он зовет меня присоединиться, но я не разбираюсь в его деле.

— Почему бы тебе не продать салоны, папа? Можно отдохнуть. Патинко — большая работа.

— Выйти из бизнеса? Патинко кормила нас и оплатила твою учебу. Я слишком молод, чтобы уйти на пенсию! — Он пожал плечами. — И что произойдет, если я продам салоны? Новые владельцы могут уволить моих сотрудников. И куда пойдут старики? И мы даем работу людям, которые делают автоматы. Патинко — крупный бизнес в Японии, более масштабный, чем производство автомобилей. Сегодня я позвоню Горо и спрошу о вашей даме.

— Это было бы прекрасно. Спасибо, папа.

В понедельник днем Мосасу позвонил Соломону в офис. Он поговорил с Горо-сан. Старушка оказалась кореянкой, ее дети вернулись в Пхеньян и там погибли, Мацуда — это ее японское имя-цумей. Она просто не хотела продавать собственность японцам. Горо-сан предложил, что купит землю у нее, потому что ему она соглашалась продать ее. А потом он продаст участок клиенту Кадзу по той же цене.

Когда Соломон сообщил об этом Кадзу, тот внимательно выслушал, затем сложил руки на груди и улыбнулся.

— Отличная работа, джедай. Я всегда могу угадать победителя.

19

Токио, 1989 год

Даже в ее нынешнем состоянии Хана не могла удержаться от флирта.

— Ты не должен был приходить, — сказала она, — я выгляжу уродливо. Я хотела быть красивой, когда ты меня снова увидишь.

— Я хотел тебя видеть, — ответил Соломон. — И ты прекрасна, Хана. Это никогда не изменится. — Он улыбнулся, пытаясь скрыть шок, вызванный ее видом.

Ецуко предупредила его, но все же трудно было узнать черты Ханы под красноватыми струпьями. Скелетообразное тело вырисовывалось под тонким синим больничным одеялом.

— Мама сказала, что ты привез в Токио подругу. — Только голос Ханы оставался прежним, насмешливым. — Я думала, ты возвращаешься ко мне. Ты женишься на ней? Конечно, я постараюсь простить тебя, потому что знаю: ты любил меня первой.

Свет давала только энергосберегающая лампа у постели, в палате было темно, как ночью, хотя на улице светило солнце.

— Иди сюда, Соломон. — Хана подняла правую руку, тонкую и меловую, совершенно мертвенную, потянулась к нему. — Я пропустила так много. Если бы я не покинула тебя тем летом… Я бы разорила тебя. А так… я все испортила.

Соломон сидел возле ее кровати. Ни одно лекарство не работало, сказала ему Ецуко. Врачи сказали, что ей остается несколько недель, максимум месяца два. Темные язвы покрыли ее шею и плечи. Левая рука оставалась чистой, но правая иссохла и покрылась струпьями, как и лицо. По контрасту с прежней красотой нынешнее состояние казалось особенно ужасающим.

— Хана-тян, почему ты не поехала в Америку, там большие успехи с лечением…

— О, Соломон, я не хочу ехать в Америку. — Хана громко выдохнула. — Я не хочу жить. Я готова умереть. Ты когда-нибудь хотел умереть, Соломон? Я хотела умереть так много лет, но была слишком трусливой. Каждый иногда хочет умереть, правда?