Дорога в тысячу ли - [12]

— Ты сможешь прийти туда завтра утром? Примерно в это же время?

— Я не знаю.

— Лучше днем?

— После того, как жильцы уйдут на дневную работу. — Она сама удивилась, что сказала это, и лишь голос ее слегка дрогнул.

Он ждал ее у черных скал, читая газету. Море было синее обычного, и длинные тонкие облака казались необычайно бледными — зато все остальное выглядело более ярким. Уголки его газеты дрожали на ветру, и он крепко удерживал их, но, заметив, что Сонджа идет к нему, сложил газету и засунул ее под мышку. Он не пошел навстречу Сондже, так что она сама приблизилась к нему. Она шла твердым шагом, удерживая на голове большой узел грязной одежды.

— Господин, — сказала она, стараясь не показывать страх.

Она не могла поклониться, поэтому подняла руки, чтобы снять узел с головы, но Хансо быстро шагнул вперед и помог ей избавиться от груза. Она распрямилась, когда он положил белье на сухие камни.

— Спасибо, господин.

— Называй меня оппа.[6] У тебя нет брата, а у меня нет сестры. Ты можешь быть моей сестрой.

Сонджа не ответила.

— Тут хорошо, — Хансо обвел взглядом скопление низких волн посреди моря, уходящих до горизонта. — Не так красиво, как в Чеджу, но похоже. Ты и я с островов. Когда-нибудь ты поймешь, что люди с островов особенные. В нас больше свободы.

Ей нравился его голос — мужской, уверенный голос, чуть печальный.

— Ты, наверное, провела здесь всю свою жизнь.

— Да, — сказала она. — Это мой дом.

— Дом, — задумчиво произнес он. — Мой отец растил апельсины в Чеджу. Мы с ним переехали в Осаку, когда мне было двенадцать. Я не думаю о Чеджу, как о своем доме. Моя мать умерла, когда я был маленьким.

Он не сказал ей тогда, что она напоминала ему родственниц по материнской линии: глазами и широким лбом.

— Много стирки. Когда-то я стирал для отца и для себя. Ненавидел это занятие. Одно из величайших преимуществ богатства — возможность передать свою одежду на стирку кому-то другому, и приготовление еды тоже.

Сонджа стирала едва ли не с тех пор, как научилась ходить. Она вообще не задумывалась о том, хочет или не хочет стирать. Гладить было намного сложнее.

— О чем ты думаешь, когда занимаешься стиркой?

Хансо знал все, что нужно знать об обычных девушках, но эта отличалась от других. Он привык задавать много вопросов, чтобы понять чужой склад ума. Большинство людей высказывает свои мысли, а потом подтверждает их действиями. Гораздо чаще люди говорили правду, чем лгали. И мало кто лгал умело. Его сильнее всего удручало, что один человек почти не отличался от другого. Он предпочитал умных женщин безмолвным и покорным, а трудолюбивых — ленивым.

— Когда я был мальчиком, у нас с отцом было по одному комплекту одежды, поэтому, когда я стирал наши вещи, приходилось сушить их ночью и утром надевать еще сырые. Однажды, лет в десять или одиннадцать, я положил мокрую одежду возле печи, чтобы просохла быстрее, а сам пошел готовить ужин. Варил ячменную кашу, и ее надо было постоянно помешивать в горшке, иначе она пригорала на дне, и пока я мешал кашу, прожег большую дыру в рукаве отцовской рубахи. Меня так ругали! — Хансо рассмеялся, вспоминая, как отец кричал: «Голова как пустая тыква! Негодный идиот, а не сын!» — Отец пропивал все, что зарабатывал, и никогда не винил себя в том, что не мог обеспечить сносную жизнь себе и сыну, который добывал еду охотой и мелкими кражами.

Сонджа и представить не могла, что такой человек, как Ко Хансо, когда-то стирал собственную одежду. Его костюмы были слишком дорогими и красивыми. Она видела на нем несколько разных белых костюмов и стильных белых туфель. Она ни разу не видела так роскошно одетого человека.

Ей было что сказать.

— Когда я стираю одежду, я думаю о том, чтобы сделать это хорошо. Это одна из обязанностей, которые мне нравятся, потому что я привожу что-то в состояние лучшее, чем прежде. Это не разбитый горшок, который придется выбросить.

Он улыбнулся.

— Я давно хотел побыть с тобой.

Она снова хотела спросить, почему, но подумала, что причины не имели никакого значения.

— У тебя хорошее лицо, — сказал он. — Честное.

Торговки на рынке говорили ей нечто подобное. Сонджа не умела торговаться и даже не пыталась научиться этому. Однако сегодня утром она не сказала матери, что встречается с Ко Хансо. Она даже не рассказала ей о том неприятном происшествии с японскими школьниками. Накануне она сказала Тукхи, вместе с которой занималась стиркой, что сделает все сама, и служанка была вне себя от радости.

— У тебя есть возлюбленный? — спросил он.

Ее щеки вспыхнули.

— Нет.

Хансо улыбнулся.

— Тебе уже семнадцать. Мне тридцать четыре. Я в два раза старше тебя. Я стану твоим старшим братом и твоим другом, Хансо-оппа. Хочешь этого?

Сонджа посмотрела в его черные глаза и подумала, что она ничего не хотела больше, с тех пор как мечтала о выздоровлении отца. Впрочем, не было дня, когда она не думала о своем отце.

— Когда ты приходишь сюда стирать?

— Раз в три дня.

— В это время?

Она кивнула. Сонджа глубоко дышала, ее легкие и сердце горели от ожидания и удивления. Она всегда любила этот пляж — бесконечный простор бледно-зеленой и голубой воды, пляж из крошечной белой гальки, обрамлявший черные скалы, отделявшие воду от каменистого берега. Здесь царили тишина, безопасность и покой. Сюда почти никто не приходил, но теперь она уже никогда не будет смотреть на это место прежними глазами.