Дорога в Тару - [58]

Это было, конечно, полезно для Пегги, но не более того, что мог бы сделать для ее книги любой редактор в каком-нибудь издательстве. Пегги, конечно, была незнакома с издательской работой, поскольку никогда с ней не сталкивалась, и потому считала себя зависящей от него. А поскольку теперь она находилась еще и на его содержании, то можно предположить, что ее любовь к нему питали два чувства — благодарность за его помощь и ее потребность в ней.

Неудивительно, что по мере того как росли ее привязанность и любовь к Джону, вера в себя и в свою работу становилась все слабее. Она была, как сама позднее признавалась, «подвержена семейной болезни под названием «самоуничижение». «Любая дребедень любого писателя в моих глазах была несравнимо выше моей работы, и гнетущая тоска нападала на меня всякий раз, когда я читала что-то такое, что мне хотелось бы суметь написать самой».

Весной 1927 года, прочитав роман Джеймса Бойда «На марше» о событиях времен Гражданской войны, Пегги впала в состояние уныния и подавленности. Она закрыла свою пишущую машинку, и, по ее словам, «жизнь на три ближайших месяца была разбита».

Ничто не могло заставить ее вновь сесть за стол и продолжить работу. «Это безнадежно, — кричала она Джону, — совершенно безнадежно!» Она не может писать с такой же интеллектуальной мощью, как Бойд: она не понимает ни стратегии Конфедерации, ни целей северян так же хорошо, как и он. Она пишет книгу о великой войне, но ни один из ее героев не показан на поле боя, и она убеждена, что избегать подобных сцен — значит быть трусливой и малодушной, и это лишний раз служит доказательством того, насколько не годится она для той работы, за которую взялась.

В ответ Джон пытался втолковать ей, что ее роман и книга Бойда несопоставимы. Не она ли сама не раз повторяла, что ее книга — о женщинах, оставшихся дома? Тогда к чему ей, в таком случае, включать батальные сцены, которые — даже будучи блестяще написаны — были бы явно не к месту и лишь прерывали бы ход огромного повествования, которое, как будто с помощью незримых импульсов, движется вперед, даже когда главы его разрознены? Но убедить ее Джону не удалось, и ее козырек продолжал пылиться, валяясь на закрытой пишущей машинке.

«Приступ самоуничижения», поразивший Пегги, был усугублен еще и появлением в Атланте Реда Апшоу. По слухам, доходившим до нее, он закончил университет Джорджии и приехал, чтобы встретиться со своими старыми профессорами. Он даже намекал, что, возможно, захочет вернуться, чтобы получить ученую степень. Через общих знакомых она узнала, что живет он в Эйшвилле, штат Северная Каролина, ведает сбытом в компании по продаже угля и нефти в городе; что выглядит он лучше, чем когда-либо; ездит на еще более шикарной машине, чем раньше, и что его видели на вечеринке в компании одной из самых хорошеньких девушек Атланты, дебютантки нынешнего сезона. Он пробыл в городе несколько дней и уехал, даже не позвонив Маршам.

3 мая 1927 года Стефенс женился на Каролине Луизе Рейнолдс. Венчание происходило ко католическому обряду и было, как писали репортеры светской хроники в местной газете, «поразительно торжественно и благородно». Это венчание было одним из тех редких мероприятий, на которых бывала Пегги со времени аварии и последовавшей болезни. Но на свадебный вечер Пегги из-за своих костылей не пошла.

После свадебного путешествия в Нью-Йорк Стефенс и Кэри Лу, происходившая из респектабельной семьи южан, остались жить в доме на Персиковой улице с мистером Митчеллом, и, таким образом, тем, чего в свое время ожидал Юджин Митчелл от дочери, — ухода за ним и ведения домашнего хозяйства, — пришлось заняться его невестке, Кэри Лу.

Через несколько дней после свадьбы Стефенса Джон серьезно заболел и три недели провел в госпитале. Врачи так и не смогли поставить диагноз и определить, почему он испытывает ужасную слабость и страдает потерей равновесия. Он сильно похудел и вместо былых 163 фунтов стал весить 145. Его проверяли на бесчисленное множество болезней, но в результате ни врачи ничего не обнаружили, ни ему лучше так и не стало, и в течение первых двух недель пребывания в госпитале Джон не мог головы поднять от подушки, не испытывая при этом приступа ужасной тошноты.

Болезнь Джона заставила Пегги собраться с духом. Костыли не мешали ей проводить почти все время около него в госпитале, и ни Пегги, ни Джон не утратили чувства юмора.

Пегги принесла ему почитать «Дракулу», а потом писала его сестре Фрэнсис, что книга захватила его до такой степени, что медсестры думали, что он бредит, потому что он убеждал их принести в палату связки чеснока как средства для отпугивания вампиров. Джон утверждал, что этот шок благотворно подействовал на него, и он пошел на поправку.

Он выписался из госпиталя в июне и через две недели уже приступил к работе, но о причинах его болезни врачи знали не больше, чем до его госпитализации. Головокружений больше не было, хотя и их причина осталась неизвестной, и Пегги теперь поставила своей целью «откормить его». А потом, как только кризис у Джона миновал, она надела его старую рубашку, поношенные рабочие брюки, на лоб — зеленый козырек, открыла свой «ремингтон» и вновь приступила к работе. К этому времени ее собственный творческий кризис, вызванный «приступом самоуничижения», уже миновал.