Дорога в Тару - [57]

Было много общего и между семьей О’Хара и семьей Фитцджеральдов, начиная с того, что они и поселились в графстве Клейтон примерно в одно и то же время. Как и Пэнси О’Хара, Анни Стефенс оставалась в Атланте до самого пожара, уничтожившего город; она также ухаживала за ранеными солдатами в атлантских госпиталях и также одна вернулась со своим первенцем обратно в Джорджию сразу после падения Атланты; и оставалась дома, сражаясь в одиночку с голодом и саквояжниками, пока, наконец, ее муж не вернулся с войны. Как и Пэнси, Анни тоже была всего на несколько лет моложе Атланты, и она действительно думала о городе как о представителе ее собственного поколения, и также гордилась тем, как росла и мужала Атланта, как и своими собственными достижениями.

Чем глубже погружалась Пегги в свою книгу, тем больше приходила к выводу, что публиковать ее нельзя, даже если она когда-нибудь ее закончит. И проблема была не только в бабушке Стефенс. Существовал еще и Ред Апшоу. Боязнь быть обвиненной в клевете, в том, что герои романа похожи на каких-то реальных людей, а события, описанные в книге, взяты из их жизни, преследовала ее постоянно. И именно она была причиной того, что Пегги отказывалась обсуждать свой роман с кем бы то ни было, ограничиваясь словами, что он о Гражданской войне и об Атланте. И потому она смотрела на свое писательство как на занятие от скуки, а себя относила к разряду дилетантов.

У нее не было ни определенной цели, ни каких-то сроков, не видела она и возможности получить в будущем какие-то деньги за свой тяжелый труд. Все это, казалось, наводило на мысль, что дело, которым она занята, не имеет смысла, и чем больше эта работа увлекала ее, тем все меньше и меньше верила она в свои силы. Ибо несмотря на строгий распорядок дня и жесткую дисциплину в работе, она не могла назвать себя профессиональным писателем; она была домашней хозяйкой, у которой было хобби — писать книги, но оно только мешало ей быть настоящей домашней хозяйкой. И если бы не горячая заинтересованность Джона в ее книге, к работе над которой он относился с таким же энтузиазмом, Пегги, вероятно, нашла бы возможность заставить себя прекратить работу, покончить с писательством как с вредной привычкой. Но любой разговор об этом, не говоря уже об откладывании рукописи в сторону, вызывал гнев Джона, хотя он чрезвычайно редко сердился на нее за что-либо. Рукопись стала их ребенком, и для Джона она значила так же много, как и для Пегги.

Весна выдалась дождливой, и Пегги не решалась выходить на костылях, чтобы не подвергать себя риску падения. Артрит, поразивший сустав на ее лодыжке, еще более усложнил ситуацию и серьезно замедлил ее выздоровление. Врачи даже предостерегали Пегги, что, возможно, она не сможет ходить без костылей.

В начале марта Джон получил премию от своей компании за разработку лучших рекламных материалов прошлого года. Он гордился и своей работой, и тем, что не только сумел оплатить все свои долги, но и взять на себя заботу о содержании Пегги, как это, собственно, и подобает мужу. И хотя их финансовые трудности еще далеко не закончились, Джон писал своим друзьям и знакомым, что никогда не думал, что он сможет быть таким счастливым. И хотя он не писал об этом явно, его гордость за Пегги и ее работу над романом была очевидной.

Следует вспомнить, что когда-то и сам Джон мечтал стать литератором, но еще в молодости понял, что у него нет таланта, который позволил бы ему преуспеть в написании романов или любых других книг. Даже в качестве журналиста он потерпел неудачу, но вот редактором он оказался прирожденным. Причину своего успеха в редактировании и поражения в более творческой деятельности сам Джон объяснял тем, что он «мастер исправлять пустяки и указывать на ошибки». Но он всегда искал общества писателей и других творческих людей, и кроме того, как в случае с Редом Апшоу, его привлекали сильные, харизматические личности. Его собственные устремления не шли дальше желания делать свою работу в компании наилучшим образом и, может быть, когда-нибудь стать директором по рекламе, что сможет, конечно, повысить его доходы, но никогда не сделает богатым.

И подобно тому, как раньше он жил журналистской работой Пегги, так и теперь он относился к ее роману как к своему личному делу. Но его ум был слишком ограничен, чтобы мыслить так же широко и стремительно, как Пегги, и при этом держать в памяти и оперировать таким же огромным количеством деталей и взаимоотношений героев. И трудно предположить, каким большим мог бы стать его вклад в работу Пегги, если бы ему пришлось иметь дело со всей этой грудой манильских конвертов, а не с десятью страницами, которые он прочитывал почти каждый вечер. Он был единственным советчиком для Пегги, это факт. Но нет никаких явных доказательств того, что его советы и замечания способствовали улучшению романа.

Человек достаточно консервативный, в чем-то даже придерживающийся пуританских взглядов, он, конечно, мог влиять на окончательный выбор ею тех или иных вариантов некоторых сцен в романе. В основном же, как он убедился, писала она ясным, точным языком, всегда зная, что она хотела бы сказать, и потому ему оставалось лишь исправлять ошибки в орфографии и правописании.