Дорога в Сарантий - [110]

В этот момент ему в голову пришла идея, рожденная гневом. Он внутренне вздрогнул от собственной пагубной мысли и ничего не сказал. И безрассудство имеет предел.

Стилиану Далейну совершенно не задело замечание императрицы. Так и должно быть, понял Криспин: она с готовностью проявила свою осведомленность на его счет, когда произносила эти оскорбления. Она должна была быть готова к такой отповеди. У Криспина вдруг возникло ощущение, что он — еще одна незначительная фигура в той сложной игре, которую разыгрывали эти две женщины.

Или три. Ведь он принес послание.

— Он может носить бороду, как у юродивого, если пожелает, — мягко произнес император Сарантия, — если только его мастерство поможет создать мозаики для святилища. — Голос Валерия звучал тихо, но он перекрыл все другие звуки. «Так и должно быть, — подумал Криспин. — Все присутствующие в этом зале должны быть настроены на звук его голоса».

Криспин посмотрел на императора, заставляя себя забыть о женщинах.

— Ты убедительно рассказывал о технике и о лунном свете, — сказал Валерий Сарантийский. — Давай немного поговорим о мозаике.

Он разговаривал, как ученый, как академик. И выглядел, как ученый. Говорили, что этот человек никогда не спит. Что он бродит по одному из своих дворцов всю ночь и диктует или сидит и читает донесения при свете фонаря. Что он умеет втягивать философов и военных тактиков в дискуссии, которые выходят за рамки их понимания. Что он встречался с архитекторами, представившими проект нового святилища, и рассмотрел каждый чертеж. Что один из них покончил жизнь самоубийством после того, как император отверг его план, объяснив точно и подробно, почему он это сделал. Эти слухи дошли даже до Варены: в Сарантии теперь правит император, у которого есть вкус к красоте, а не только власть.

— Я здесь именно для этого, трижды возвышенный, — ответил Криспин. Это было более или менее правдой.

— А, — быстро вставила Стилиана Далейна, — еще одна особенность родиан. Он здесь, чтобы вести беседы, а не что-то делать. Вот почему анты победили с такой легкостью. Это так знакомо!

Снова раздался смех. Это второе ее замечание говорило о многом: она должна была чувствовать свою неприкосновенность, свою собственную или мужа, давнего друга императора, чтобы вот так вмешиваться в разговор. Непонятно только, почему эта женщина на него нападает. Криспин не отрывал глаз от императора.

— Родиас пал по многим причинам, — мягко возразил Валерий Второй. — Однако мы в данный момент собираемся обсуждать мозаики. Кай Криспин, какого ты мнения о новом методе обратного переноса после укладки смальты на листы в мастерской?

Несмотря на все то что он слышал об этом человеке, техническая точность этого вопроса, заданного императором после пиршества, среди придворных, застала Криспина врасплох. Он глотнул. Прочистил горло.

— Мой повелитель, этот метод пригоден и полезен для мозаик на очень больших поверхностях стен и полов. Он позволяет ровнее закрепить смальту из стекла или камня там, где мы хотим, и снимает необходимость спешить, укрепляя кусочки смальты на основании, пока оно не засохло. Я могу объяснить, если император желает.

— Нет необходимости. Это я понимаю. А как насчет использования его на куполе?

После Криспин удивился, как развернулись бы последующие события, если бы он постарался быть дипломатичным в тот момент. Но он не старался.

— На куполе? — повторил он, повышая голос. — Трижды возвышенный повелитель, только глупец может предложить использовать этот метод на куполе! Ни один мозаичник, достойный этого имени, и не помыслит об этом.

У него за спиной кто-то издал звук, который можно было назвать только бульканьем.

Стилиана Далейна ледяным голосом произнесла:

— Ты находишься в присутствии императора Сарантия. Мы наказываем кнутом или лишаем зрения чужаков, которые позволяют себе подобное.

— И уважаем тех, — своим утонченным голосом возразила императрица Аликсана, — которые делают нам честь, отвечая откровенно на прямой вопрос. Скажи, пожалуйста, почему ты придерживаешься столь… категоричного взгляда, родианин?

Криспин заколебался.

— Двор славного императора в ночь Дайкании… вы действительно хотите этой дискуссии?

— Император хочет, — ответил император. Криспин опять глотнул. «Мартиниан, — подумал он, — сделал бы это гораздо тактичнее».

Он не был Мартинианом. Прямо перед Валерием Сарантийским он высказал один из своих заветных принципов.

— Мозаика, — сказал он уже мягче, — это мечта о свете. И о цвете. Это игра света НА цвете. Это мастерство… — иногда я дерзал называть его искусством, мой повелитель, — построенное на том, чтобы позволить пламени свечи, фонаря, свету солнца, обеих лун, играть на цветах смальты, драгоценных и полудрагоценных камней, которые мы используем… Чтобы сотворить нечто такое, что передает, пусть слабо, качество движения, которое Джад подарил своим смертным детям и миру. В святилище, господин, это мастерство стремится выразить святость бога и его творения.

Он перевел дыхание. Ему не верилось, что он произносит все это вслух и здесь. Он взглянул на императора.

— Продолжай, — сказал Валерий. Его серые глаза не отрывались от его лица, пристальные, умные, холодные.