Дорога в Сарантий - [107]

Криспин двинулся вперед, голова у него кружилась, он воспринимал новые запахи и тысячи оттенков цветов, но пока не различал их ясно. Он сделал три положенных шага, опустился на колени, прикоснулся лбом к полу. Подождал, считая про себя до десяти. Встал. Еще три шага по направлению к человеку, сидящему в ореоле золотого сияния на троне. Снова упал на колени, снова прикоснулся лбом к прохладным камням мозаики на полу. Стал считать про себя, пытаясь унять биение сердца. Встал. Еще три шага, и в третий раз он опустился на колени и поклонился.

В последний раз он остался в этом положении, как его учили, примерно в десяти шагах от трона императора и второго трона, на котором сидела женщина, сверкающая ослепительными драгоценностями. Он не поднимал глаз. Услышал перешептывание придворных, полное легкого любопытства, которые пришли после пира посмотреть на нового родианина при дворе. Родиане все еще вызывали интерес. Послышалось насмешливое замечание, женский смех, подобный переливу ртути, потом все смолкло.

В тишине тонкий, как бумага, но очень четкий голос произнес:

— Добро пожаловать ко двору императора Сарантии, художник. От имени прославленного императора и императрицы Аликсаны разрешаю тебе встать, Мартиниан Варенский.

Это, должно быть, Гезий, понял Криспин. Канцлер. Его клиент, если только у него есть клиент. Он закрыл глаза, сделал глубокий вдох. И застыл совершенно неподвижно, касаясь лбом пола.

Пауза. Кто-то хихикнул.

— Тебе позволено встать, — повторил тонкий, сухой голос.

Криспин подумал о «зубире» в лесу. А потом о Линон, птице, — душе, — которая говорила с ним мысленно, пусть и недолгое время. Ему хотелось умереть, вспомнил он, когда умерла Иландра.

Криспин сказал, не поднимая глаз, но как можно четче выговаривая слова:

— Я не смею, господин мой.

По залу пронесся шелест голосов и одежд, похожий на шелест листьев. Он чувствовал смесь различных ароматов, прохладу мозаики, а музыка уже не звучала. У него пересохло во рту.

— Ты намерен оставаться распростертым вечно? — в голосе Гезия появился намек на строгость.

— Нет, мой добрый господин. Только до тех пор, пока мне не будет дарована милость предстать перед императором под своим собственным именем. Иначе я останусь обманщиком и заслуживаю смерти.

Это заставило всех замолчать.

Канцлер, казалось, на мгновение растерялся. Голос, прозвучавший в тишине, был изысканным, хорошо поставленным и принадлежал женщине. После Криспин вспомнит, что он вздрогнул, услышав его впервые. Женщина сказала:

— Если бы всех обманщиков в этом зале обрекли на смерть, боюсь, не осталось бы никого, чтобы развлекать нас.

Поразительно, правда, какой разной может быть тишина. Женщина — он знал, что это Аликсана и что этот голос будет отныне звучать в его голове всегда, — после точно отмеренной паузы продолжала:

— Как я понимаю, ты предпочитаешь называться Каем Криспином? Ты — художник, достаточно молодой, чтобы отправиться в дорогу, тогда как твой коллега, вызванный сюда, счел себя слишком немощным для такого путешествия?

У Криспина перехватило дыхание, словно он получил удар под ложечку. Они знали. Они ЗНАЛИ. Как — он понятия не имел. Это будет иметь последствия, пугающе большие последствия, но у него не было возможности подумать о них. Он пытался овладеть собой, касаясь лбом пола.

— Император и императрица читают в душах и сердцах людей, — в конце концов выдавил он. — Я действительно явился вместо моего партнера, чтобы предложить императору свое скромное мастерство. Я встану под собственным именем, которое назвала императрица, оказав мне этим честь, или приму то наказание, которое заслужил своей самонадеянностью.

— Внесем полную ясность. Ты — не Мартиниан Варенский? — Новый голос, аристократический и резкий, раздался рядом с троном.

Карулл в конце их путешествия много времени уделил рассказам о том, что сам знал об этом дворе. Криспин был почти уверен, что это сказал Фастин, начальник канцелярии, соперник Гезия, вероятно, самый могущественный здесь человек после того, который сидит на троне.

Тот, что на троне, пока не произнес ни звука.

— По-видимому, один из твоих курьеров не обеспечил доставку нужному лицу императорского послания, Фастин, — своим сухим, как бумага, голосом, произнес Гезий.

— Скорее евнухи канцлера не проследили, чтобы человек, которого предстоит официально представить ко двору, оказался тем, кем он якобы является, — парировал тот. — Это опасно. Почему ты позволил, чтобы о тебе доложили как о Мартиниане, художник? Это обман.

Трудно возражать, когда голова прижата к полу.

— Я не позволял, — ответил Криспин. — К сожалению, герольд, по-видимому, неправильно произнес мое имя, когда я назвал его. Я сказал, кто я такой. Меня зовут Кай Криспин, сын Хория Криспина. Я — мозаичник и был им всю взрослую жизнь. Мартиниан Варенский — мой коллега и партнер и является им двенадцать лет.

— Мало толку от герольдов, — тихо заметила императрица своим поразительно бархатным голосом, — если они допускают такие ошибки. Ты согласен, Фастин?

Криспин подумал, что из этих слов понятно, кто назначает здесь герольдов. Мысли его мчались стремительно. Ему пришло в голову, что с каждым произнесенным словом он наживает себе врагов. Он по-прежнему понятия не имел, откуда императрица — а значит, и император — узнала его имя.