— Неправда, — с непосредственностью ребёнка заявил Ларан. — Ты сам это придумал. Ерунда какая-то. Ты всё время делаешь что-то странное. Что-то мутишь.
Лодак покорно вздохнул и переменил тему:
— Что вы решили?
— О, — Ларан широко зевнул. — Не, они не пошлют войска на твою северную границу.
Лодак не стал его поправлять — брата это раздражало. Осторожно спросил:
— Почему?
Вопреки ожиданиям, Ларан не разозлился, но быстро вспомнил причину. Лодак скоро понял, с чего вдруг: в решении старейшин, противоречившем просьбе младшего брата, Ларан увидел свидетельство глупости «дутого заумника»:
— У южного соседа бунт, так что наши войска и двинутся, соответственно, — длинное слово он выделил, — к южной границе, — ухмыльнулся и добавил где-то услышанную туманную, но страшно важную фразу: — Во избежание. Улавливаешь?
— Конечно, — послушно согласился Лодак.
От довольства скука у Ларана на время прошла. Пользуясь этим, его брат попытался выведать:
— Кто бунтует?
— Крепость сцепилась с Разьерой, — отмахнулся уан, вестям о побоищах внимавший хоть с каким-то интересом.
«Таруш и Орур, — отметил Лодак. — Одезри глупец. Всё ожидаемо».
— А что восток? — спросил он, вполне догадываясь об ответе.
— А что: восток? — развеселился Ларан, глядя на брата, как на круглого дурака. — Кому там было бунтовать — тех ещё старик Каогре вырезал. А новые вожди, значит, покамест, не уродились. Вот так и выясняется, на чьи методы равняться. Нет ничего надёжней страха.
— Зачем Вы это сказали? — засуетился представитель Льера, едва маг из Дол запер все двери и установил звуковой барьер.
Даэа смерила его тем взглядом, каким смотрят на жука, попавшего в угощение, и холодно ответила на морите:
— Ах, прекрати мельтешить. Так ты похож на торговца.
Маг поддержал её:
— Разве не ясно? Предложи мы объявить конкурс на разведение тяжёлой птицы сейчас, нужного числа голосов не собрали бы. Они не готовы.
Уванг Льера прекратил бегать. На глазах обретая достоинство, он напомнил:
— Однако, вы обещали, что…
— Моя память в порядке, — надменно перебила Даэа.
Уванг, тем не менее, позволил себе усомниться:
— Если они не готовы даже одобрить идею с птицей, то войну уж точно не объявят.
Он думал, с ним станут спорить, но маг молчал, а Даэа, тонко улыбнувшись, сотворила согласный жест.
— Непонятно, — признал он тогда. — Ведь если летни уедут с миром… Что нам это даст?
— Ничего не даст, — холодно сказал глава Дол. — Провал.
— Значит, мы всё-таки летней не отпустим?
— Отпустим, — отрубила Даэа.
Уванг Льера опасливо покосился на женщину. Та улыбнулась вновь, на сей раз вкрадчиво:
— Почему бы тебе не перестать спрашивать? Доверься союзникам.
Уванг не стал говорить, что союзники с их змеиными улыбками и ледяным спокойствием, не особенно к тому располагают. Вместо этого он уточнил по-деловому сухо:
— Значит, Льер получит контракт?
— Выиграете конкурс и получите контракт, — подтвердила Даэа.
Уванг не посмел больше спорить. Маг проводил его, запер двери, прислушался, а затем спросил, глядя на женщину испытующе:
— Ты понимаешь, что придётся развязать войну?
— Понимаю ли я? — насмешливо.
Глава Дол озабоченно нахмурился:
— И как мы заставим их всех проголосовать «за», если сейчас большинство «против» или сомневается?
— Не думай об этом, — снисходительно посоветовала Даэа. — Не усложняй. Летни получат гарантии мира, сядут в поезд. Всё честно. Просто никто не мог предвидеть несчастье, которое случится недалеко от границы. Там как раз опасный горный перевал. Дикари нападут на поезд, тот испугается и сорвётся в пропасть. К сожалению, летни вероломны и других подозревают в том же, так что вряд ли поверят в случайность случайности. Решит ли совет ожидать их новых послов, чтобы тем всё объяснить? Но зверь не возвращается туда, где его опалил огонь. Или совет сам направит гонцов — да только куда и к кому? Я боюсь, как это ни ужасно, но после долгих прений мы поймём, что сама судьба лишила нас возможности обрести понимание и сделаться союзниками.
— Судьба? — с сомнением хмыкнул маг. — Это покуда Тайны не спросят Основателя.
Женщина лишь отмахнулась:
— Не спросят. А с судьбой не поспоришь. Летни отомстят, ведь и мы бы мстили за убийство. И что нам будет делать, как не готовиться к войне?
Ветряные дудочки в кабинете стонут и плачут, их свист то усиливается, то стихает. Они прогоняют тишину, и воспоминания не смеют показаться. Мелькают и прячутся в колеблющихся тенях от занавесей, дожидаясь, пока стихнет ветер. А ветер над Анцьо, над пятью холмами, исчезает только в дни трагедий.
Сегодня тихо. Джевия давно притворяется спящей. Пятеро старейшин входят в кабинет. Проницательные, настроений земли и воздуха они не понимают.
Это называется «с молчаливого согласия». Ещё одна сделка: мы возведём тебя на трон, а ты забудешь, кто — убийцы твоего брата. Осудишь и казнишь их врагов.
И Лодак вновь остаётся один: вслушиваться в безмолвие спящего города, смотреть на портрет отца. Ларан больше похож на него, а художник явно льстил. Но за посмертной маской портрета — наверное, это чудится — виден тот, кто послужил вдохновением. Никогда Ларану не обрести его роскошное изящество, непринуждённость, а не вульгарность позы. Время не способно украсть чарующую тёплую улыбку вечно юного героя — потому, что на портрете её нет. Лодак помнит её и видит, если смотрит, как Джевия, сквозь картину.
