Дорога в мужество - [7]
Сергей отвернулся. Суржиков, выковырнув мизинцем остатки цветочной завязи, совал яблоко в рот целиком и, сжевав вместе с семечками, выплевывал хвостик. Вскоре, то ли насытившись, то ли пронятый оскоминой, высыпал, что осталось, в воду, отряхнул о колено пилотку:
— Нудный ты человек, Кравцов. Честненький. Не знаешь, за что тебя и взять… Не человек, а — жють. Я таких не уважаю, понял?
Яблоки, как крохотные мячи, качались на воде.
«Почему он такой и кто он такой? — думал Сергей, почти с ненавистью глядя в конопатый затылок Суржикова. — Р-раз — и ни за что ни про что обидел человека… Темный тип, хоть и старается казаться рубахой-парнем».
— Слушай, Костя, где ты при немцах был? В станице?
— Ну!
— Как же ты не очутился в полиции?
— А-а, вон ты к чему! Сватали. Только мне такой замуж — на фиг. В Германию решили забрать — удрал. По Кубани слонялся.
— А с армией почему не ушел при отступлении? Ты старше меня, верно? Тебя бы взяли.
— Ха-ха. Когда наши отступали, душа не легла приставать к ним. Ну, а… по закону, в военкомате — не взяли. Грыжу признали, что ль…
— Куда ж она теперь подевалась?
— Грыжа? А хрен ее знает. Командёрам видней.
— Родители в станице?
Суржиков резко обернулся, глянул на Сергея удивленно и зло:
— Вон ты какой… В морду не хошь? Кто ты есть? Следователь, что ли? Паш-шел знаешь куда? Думал, ты человек, а ты тоже… дерьмо.
— Чего ж по пяткам бьешь? Ходил бы своей дорогой.
С мягким шелестом набегают волны на песок и откатываются, шурша песчинками. Тихо-тихо шумят, но попробуй прерви, уйми хоть на мгновение это. Не выйдет! Лежать бы вот так до бесконечности долго, ощущая потертыми ступнями ласковое касание прибоя, лопатками — прохладу, и к черту пройдоху-Суржикова с его ворованными яблоками и назойливым стремлением войти в товарищи!
— А ты, Кравцов, в степи не блудил…
— Чего?
— Не блудил, говорю, в степи? Мне — довелось. Пацаном еще был. Шел в хутор Ланской. Напрямик. Без дороги. И тут лег туман. Уже бы, кажется, пора дойти — ничего впереди, ни дымком не тянет, ни собаки не гавкают. Влево, вправо метнулся — ковыль да полынь, только перепелки из-под ног. Показалось — навсегда это. «Люди! — кричу. — Где вы есть, люди?» А степь молчит, как мертвая. Жу-утко!.. Вот так, хрен мамин…
Суржиков поднялся и прямо по воде зашлепал к пристани. И было в его походке, в сутулой приподнятости плеч, в наклоне большой головы что-то неожиданное, печальное. Это был не тот Суржиков — забубенно и разухабисто явившийся тогда в военкомат, и не тот, чьи марши бодрили новобранцев.
На берегу творилось непонятное: солдаты, только что дремавшие в тени, сбежались в одно место, обступили кого-то. Суржиков оглянулся:
— Пойдем, Кравцов, там никак жратву дают. — Приставил ко лбу ладонь козырьком. — Нет. Какая-то розовая мадама хлопцам травит. Ну, пойдем, что ли? Дутыш, черт!..
Под деревьями, в тени, в окружении солдат, сидела молодая женщина, держа на коленях ящик с картонками, оклеенными ватманом. К ней жалась девочка лет пяти, поглядывая на солдат украдкой из-под локтя. Женщина, смущенно улыбаясь, частила:
— Моментальный портрет. Десять минут и… память на всю жизнь. Садитесь, кто смелый, ну чего же вы, право?
Солдаты переминались в нерешительности. Женщина заметила Суржикова и теперь обратилась уже персонально к нему:
— Вот вы, молодой человек, у вас такое фотогеничное, выразительное, очень мужественное лицо. Пожалуйста! Всего ведь — десять минут…
— Что ж, это можно, — согласился польщенный Суржиков, сел, картинно выпятил грудь. — Валяйте, мадам!
— Анфас? Нет, лучше в профиль. Разговаривайте, не напрягайтесь, не обращайте на меня внимания.
Карандаш заскользил по бумаге. Толпа, сгрудившаяся за спиной художницы, сопела и напряженно помалкивала. Потом кто-то не выдержал: «Ты гляди — живой!» И толпа враз выдохнула, будто ахнула. Качнулась, задвигалась.
— Плясать придется, атаман!
— Точно — живой! Натура!
— Что ты! В натуре — хуже…
Женщина протянула Суржикову картонку. Тот с полминуты недоверчиво, отчужденно глядел на свое изображение и просиял:
— Жють! Костя Суржиков и есть… У-у, какой видный, подлец, смерть красоткам! Это что же, мадам, за «спасибо»?
Женщина смущенно опустила ресницы. Подрагивая губами, притянула к груди молчаливую девочку, — на меловых щеках ее пятнами проступил робкий румянец.
— Что-нибудь… для ребенка… Если можно…
Залихватское выражение на лице Суржикова в один миг смялось. Будто соображая что-то, он тяжело глядел на девочку — большеглазую, бледную — и, прикусив губу, медленно, густо багровел. Потом взгляд его растерянно забегал по лицам сразу притихших бойцов.
— Сергей, отойдем-ка. У тебя осталось что-нибудь?
— Ничего… кроме портянок.
— Во, брат, фокус…
Он вдруг метнулся к толстостволому дереву в стороне, вокруг которого лежали вещевые мешки всей роты. Не развязывая, стал ощупывать их.
— Одно железо гремит. Все слопали, вот же шакалы… Нашел! — крикнул обрадованно, выхватил из пузатого вещмешка полпачки гречневого концентрата. — Еще что-то есть! Хлебушек кто-то сберег, ай да молодчина! Живем, Серега!
А к нему уже подошел высокий нескладный парень, кажется, из третьего взвода.
Действие романа Я. Красинского относится к 1939—1944 годам. Станислав Альтенберг, поляк-силезец, насильно мобилизованный в вермахт, переходит на сторону партизан, выполняет ряд ответственных заданий советской разведки и трагически погибает при проведении сложной диверсионной операции в оккупированной Польше.
В своих произведениях автор рассказывает о тяжелых испытаниях, выпавших на долю нашего народа в годы Великой Отечественной войны, об организации подпольной и партизанской борьбы с фашистами, о стойкости духа советских людей. Главные герои романов — юные комсомольцы, впервые познавшие нежное, трепетное чувство, только вступившие во взрослую жизнь, но не щадящие ее во имя свободы и счастья Родины. Сбежав из плена, шестнадцатилетний Володя Бойкач возвращается домой, в Дубовую Гряду. Белорусская деревня сильно изменилась с приходом фашистов, изменились ее жители: кто-то страдает под гнетом, кто-то пошел на службу к захватчикам, кто-то ищет пути к вооруженному сопротивлению.
В оперативном руководстве партизанским движением огромную роль сыграла радиосвязь. Работая в тяжелейших условиях, наши связисты возвели надежные радиомосты между Центральным штабом и многочисленными отрядами народных мстителей, повседневно вели борьбу с коварными и изощренными происками вражеских радиошпионов. Об организации партизанской радиосвязи, о самоотверженном труде мастеров эфира и рассказывает в своих воспоминаниях генерал-майор технических войск Иван Николаевич Артемьев, который возглавлял эту ответственную службу в годы Великой Отечественной войны.
Фронтовая судьба кровно связала писателя со Смоленщиной. Корреспондент фронтовой газеты Евгений Воробьев был очевидцем ее героической обороны. С передовыми частями Советской Армии входил он в освобожденную Вязьму, Ельню, на улицы Смоленска. Не порывал писатель связей с людьми Смоленщины все годы Великой Отечественной войны и после ее окончания. О них и ведет он речь в повестях и рассказах, составляющих эту книгу.
В книге рассказывается о партизанском отряде, выполнявшем спецзадания в тылу противника в годы войны. Автор книги был одним из сотниковцев – так называли партизан сформированного в Ленинграде в июне 1941 года отряда под командованием А. И. Сотникова. В основу воспоминаний положены личные записи автора, рассказы однополчан, а также сведения из документов. Рекомендована всем, кто интересуется историей партизанского движения времен Великой Отечественной войны. В формате PDF A4 сохранен издательский макет.
В романе показана борьба югославских партизан против гитлеровцев. Автор художественно и правдиво описывает трудный и тернистый, полный опасностей и тревог путь партизанской части через боснийские лесистые горы и сожженные оккупантами села, через реку Дрину в Сербию, навстречу войскам Красной Армии. Образы героев, в особенности главные — Космаец, Катица, Штефек, Здравкица, Стева, — яркие, запоминающиеся. Картины югославской природы красочны и живописны. Автор романа Тихомир Михайлович Ачимович — бывший партизан Югославии, в настоящее время офицер Советской Армии.