Дорога свободы - [89]

Он повернулся к Бенджамену Уинтропу. — Не знаю, как вы на все это смотрите, мистер Уинтроп. Во всяком случае, ваше дело сторона. Занятия в школе придется пока прекратить...

Уинтроп, смущенно потирая руки, ответил: — Я не сторонник насилия, мистер Джексон. Ваших намерений я не могу одобрить — впрочем, это не мое дело. Но очень нехорошо, чтобы дети весь день оставались без присмотра, да еще когда они все в куче...

— Что делать? Другого выхода нет.

Уинтроп, тоном покорности судьбе, сказал: — Хорошо, я еще побуду с вами, пока у вас не наладится какой-нибудь порядок. Вначале всегда особенно трудно...

— Если вы останетесь, мы будем вам очень благодарны. — Гидеон опять обратился к собранию. — Порох и пули, сколько у кого есть, все берите с собой. Из припасов — муку, копченое мясо, то, что легко перевезти...

Они вышли из школы, так же как входили, — по одному, неторопливо, молча. Каждый сзывал своих детей и, собрав их вокруг себя, уезжал или уходил домой. В дверях Гидеона остановил Трупер.

— Я из своего дома никуда не пойду, — сказал он.

— Почему?

Черный великан — он был еще выше Гидеона, еще шире его в плечах, огромный и тяжелый, как каменная глыба, — отрицательно помотал головой.

— Не пойду, — повторил он.

— Это тебе решать, — сказал Гидеон.

Медленно выдавливая из себя слова, Трупер стал объяснять. — Я не то, что ты, Гидеон. Когда был рабом, меня били как никого не били, орясина, говорят, черная дубина, скот бесчувственный. Все время так. Мистер Дадли Карвел, он купил меня на торгу в Орлеане. Очень дорого заплатил, дороже, чем за всех. Работать заставлял больше, чем всех. Утро, день, ночь — все равно работай. Ни поспать, ни отдохнуть. А если порют кого, надсмотрщик сейчас говорит: этому тоже всыпьте для примера, такому здоровому ничего не сделается, ему это как с гуся вода.

Трупер стащил с себя рубашку: — Посмотри на мою спину, Гидеон! — Брат Питер и еще несколько человек остановились послушать; они тоже посмотрели на его спину: вся исполосованная рубцами, она походила на рельефную карту.

— Не пойду из своего дома, Гидеон. Мы с женой па эту землю жизнь положили. Моя земля, ты подумай, моя собственная! Ни хозяина, ни надсмотрщика. Мне иногда на колени стать хочется, поцеловать эту землю. Свой дом, ты подумай, свой! Сижу в своем доме, и жена подает мне есть. Не рабья лачуга, не карцер — свой дом! Никуда не пойду из своего дома, Гидеон. И никто меня не заставит.

— А твои дети? — спросил брат Питер.

— И они со мной. Ничего с нами не будет.

Восемь лет тому назад Гидеон стал бы возмущаться, убеждать, уговаривать. Теперь он сказал: — Хорошо, Трупер. Не хочешь — не надо. Твое дело.

Весь этот долгий весенний день, 18 апреля, карвеловцы были заняты переездом со своих ферм в большой дом. Женщины укладывали на повозки тюфяки и одеяла, кастрюли, еду, какие-нибудь любимые вещицы — календарь, книгу или библию, швейную корзинку, гипсовую статуэтку, яркую литографию. О сегодняшних событиях не разговаривали, хотя раньше, когда они еще были в будущем, только о них и говорила. Даже дети, хотя и взволнованные таким необыкновенным случаем, перевернувшим весь порядок их тихой, однообразной жизни, вели себя смирней, чем всегда. Все стали очень раздражительны. Мужчины выходили из себя по пустякам — оттого, что кто-то положил на другое место пилу или молоток, оттого, что ребенок вертится под ногами; женщины кипятились из-за всякой мелочи; но главный и единственно важный факт все принимали без возражений, без слез. Нагрузив повозку, семья выезжала из дому и, поднимаясь на холм, издали видела, что с другой стороны к нему подъезжает другая семья на другой, такой же нагруженной повозке. Мало-помалу повозки съезжались к дому. К тому времени как все съехались, день уже клонился к вечеру, и старый белый дом с высокими колоннами купался в розовых и золотых закатных лучах.

Гидеон взял с собой несколько книг. Джеф взял хирургические инструменты и кое-какие лекарства из того запаса, что он закупил в Чарльстоне. В большой фургон для сена сложили тюфяки и подушки и, насколько можно удобнее, устроили на них бедного Фреда Мак-Хью. Взяли все оружие, какое было в доме, — старый спенсер Гидеона, кавалерийский карабин Марка, два дробовика и тяжелый, длинноствольный кольтовский револьвер, который Гидеон год назад купил в Вашингтоне. Взяли кухонную посуду, какая получше, и почти все постельное белье. Рэчел хотела его оставить — жалко было таскать с собой; она копила его годами — Гидеон покупал ей понемножку всякий раз, как были свободные деньги, зная, как она радуется, ложась впостель с мягкими белыми простынями, с тонкими белыми наволочками. Но Джеф сказал: — Возьми всё, — не объясняя, для чего это нужно.

Абнер Лейт сказал Джимми, своему девятнадцатилетнему сыну: — Ну, а ты как? Сейчас не те времена, что десять лет назад. Что я с Гидеоном, так это уж так, привык всегда с ним. А тебе незачем.

Год назад Гидеон помог Абнеру купить второй участок в сто акров — для Джимми, чтобы тот мог завести свое хозяйство, когда женится. Теперь юноша напомнил об этом отцу.