Дорога свободы - [81]

— И сейчас уже разрушается, — устало проговорил Гидеон. — Посмотрите кругом. В этом вагоне негру ехать нельзя, на этой скамейке сидеть нельзя, только для белых, только для белых. В школу негров не принимают. Мы сами построили эту школу, а теперь она не для негров. Присяжным заседателем негру быть нельзя — защитник возражает. В прошлом году судьей был негр или белый бедняк, а теперь это плантатор илилакей плантаторов, и он поддерживает возражение защитника.Негр теперь только на скамье подсудимых, а наскамье присяжных негров нет.

— Я признаю это, — кивнул Кардозо. — Мы вынуждены были пойти на компромисс.

— Разве это компромисс? — усмехнулся Андерсон Клэй. — Разве вы, Фрэнсис, идете на компромисс с воздухом, которым вы дышите, с пищей, которую вы едите? Ведь все это основа нашей жизни, ее скелет, кровь и плоть. Невозможно итти на компромисс с сукиным сыном, который жаждет вашей крови!

— Вы рассуждаете так, потому что вы белый. Спросите-ка негра...

— Бросьте, мне уже надоело это слушать! Мы добились того, что у нас есть, только потому, что белые и негры шли вместе. Гидеон прав. Послушаться вас — и мы погибнем поодиночке, все полетим к чорту.

Эйблс, который три года назад был государственным секретарем, опросил Гидеона: — Но зачем, собственно, было партии предавать нас, как вы утверждаете? Для какой цели?

— Затем, что мы уже сделали все, что от нас требовалось. Мы сломали хребет плантаторам. За последние восемь лет Америка стала промышленной страной, ее промышленность сейчас крупнейшая в мире. Север уже завладел Западом и Юго-Западом. Даже на Юге открываются фабрики. Пусть теперь плантаторы снова заводят себе рабов. Северу это уже не страшно.

— Но народная партия...

— Нет сейчас никакой народной партии, — проворчал Клэй.

— И все-таки, Гидеон, мы не можем пойти на то, чего вы хотите, — устало промолвил Кардозо. — Возродить милицию из негров и белых бедняков, после того как она была упразднена? Но ведь это значит нарушать закон.

— Народ — вот закон.

— Я не ожидал от вас, Гидеон, такого примитивного понимания. Народ осуществляет свои права через закон.

— Вот в конституции и есть такой закон, который подтверждает право народа носить оружие и создавать милицию!

— Мы могли бы, конечно, обратиться в Верховный суд, только на это уйдут месяцы. Вы предлагаете созвать конвент с целью объединить все силы Юга, поддерживающие реконструкцию. Но ведь это же вызовет взрыв, Гидеон. Это как раз и породит насилие.

— Так. Значит, если мы выступаем в свою защиту, мы порождаем насилие?

— Да.

— Ну, а если насилие все равно будет? Уже и есть!

Эйблс покачал головой: — Какой толк в этом разговоре,

Джексон? Мы снова и снова повторяем одно и то же.

— Вы все так думаете? — спросил Гидеон. Он чувствовал, что у него уже не осталось сил; всякой борьбе бывает конец — и конец, повидимому, настал. — Значит, все кончено, господа? Так. Видите ли, одно дело, когда газеты поднимают вопль о том, что мы заводим себе золотые плевательницы, что мы выбрасываем миллионы на украшение зала законодательного собрания зеркалами и позолотой, что мы вымогаем у беззащитных южан тысячи долларов взятками, что мы развращаем юношей и девушек, что мы идем на поводу у саквояжников, у обезумевших от жадности янки, которые вертят нами как хотят, — все это я читал в газетах. И это одно дело, господа. Но другое дело сидеть здесь с вами — и слышать от вас, что мы не имеем права поднять голос в свою защиту, что мы не должны и пробовать добиться единства на нашем трижды проклятом Юге. Я люблю свою родину, господа; я не хотел так говорить, но я вынужден; я люблю ее потому, что она моя, потому, что она была добра ко мне, потому, что она вселила в меня смелость, чувство собственного достоинства, надежду. Неужели я в этом одинок, господа?

Все молчали; кто сидел, устремив взгляд в пол, кто смущенно поглядывал на Гидеона. Андерсон Клэй слегка улыбался.

— Значит, вы все согласны с мистером Эйблсом?

Опять никто не ответил.

— Но самое любопытное, — тихо проговорил Гидеон, — что даже те достижения, на которые вы сейчас ссылаетесь, скоро будут забыты. Забудут о неграх, которые заседали в палате представителей и в Сенате, о неграх, которые создавали суды и школы, обо всем этом забудут, друзья мои. Нас перестанут считать людьми. Нас до того задавят, что мы потеряем человеческий облик, что мы станем ненавидеть белых с такой же злобой, с какой они ненавидят нас. Мы будем замучены и унижены, как ни один народ на свете. И сколько пройдет времени, друзья мои, прежде чем мы снова увидим свет? Сколько времени? Подумайте об этом.

Гидеон пригласил Андерсона Клэя пойти с ним и познакомиться с Джефом. Они шли вдоль белых каменных оград, по залитым солнцем тихим улицам Чарльстона. Был ясный весенний день, напомнивший Гидеону другой такой же весенний день в этом городе много лет назад. Верхушки карликовых пальм оделись свежей зеленью. Пели птицы, сверкая ярким оперением. Бледноголубое небо кое-где было затянуто легкой дымкой. Все это было так знакомо и близко Гидеону, так противоречило его мрачному настроению. Город был так красив, он казался таким мирным и утонченно культурным, что одним своим обликом успокаивал тревогу и разгонял черные мысли.