Дорога свободы - [18]

— Если сами хотите, — сказал Гидеон. — А то не надо.

— Да, я сам хочу, и тебе надо это знать, Гидеон, поэтому я и расскажу. Эти трое детей — сироты. Сейчас у нас на Юге полно сирот и беспризорных детей, брошенных детей, черных телят, не знавших ни отца, ни матери, которых бросили, как скотину, когда закрылся скотный рынок. Когда началась война, я был рабом в Алабаме. Когда объявили свободу, я ушел. Я держал путь на северо-восток. Не потому, что хотел уйти к янки, — нет, я люблю наш юг, но только не дальний юг: там меня слишком больно били. Я думал поселяться в Южной или Северной Каролине или в Виргинии, найти какой-нибудь уголок, где нужен учитель. И по дороге нашел этих детей. Как, бог весть!.. Это как-то само собой вышло. С тобой, Гидеон, было бы то же самое. Девушку я тоже нашел. Ей шестнадцать лет. Отец ее — свободный негр, он был доктором в Атланте. Это тоже целая история. Теперь он умер, мир его праху. После того как Шерман ушел из тех мест, там творились жестокие дела. Я никого не виню. Несколько солдат Южной армии убили отца Эллен, у нее на глазах проткнули его штыками и выкололи ему глаза. Он, видишь ли, помогал федералистам. Я это рассказываю тебе, Гидеон, не для того, чтобы ты ненавидел, но для того, чтобы ты понял. Ты идешь в Чарльстон создавать конституцию, создавать новое государство, новый мир, новую жизнь; ты обязан понять, как люди могут совершать чудовищные злодеяния просто потому, что они темные люди, которых ничему лучшему не научили. Убив отца, они изнасиловали дочь. Вот тогда она и ослепла. Я несведущ в этих вещах, я не знаю, может ли потрясение вызвать слепоту, — или у нее и раньше была какая-то болезнь глаз. Когда я ее нашел, она была не в своем уме, даже не помнила, кто она. Она скиталась в лесу, как дикое животное, и была пуглива, как дикое животное. Но мне почему-то доверилась, и я принял ее в свою маленькую семью. — Он остановился; Гидеон неподвижным взглядом смотрел в огонь, кулаки его судорожно сжимались.

— Гидеон! — тихо позвал старик.

— Сэр?

— Гидеон, когда ты положил эти правительственные бумаги в карман, ты перестал быть просто человеком и стал слугой. Просто человек может ненавидеть. Если он жаждет убивать и разрушать, как ты сейчас, Гидеон, он может позволить себе это чувство. Слуга не может; он должен работать на хозяина. Твой хозяин, Гидеон, это твой народ. Теперь слушай, я расскажу тебе остальное,

— Я слушаю, — сказал Гидеон.

— Я набрел на эту хижину. Бог весть, где ее владелец, — должно быть, убит на войне. У нас на Юге сейчас много таких покинутых жилищ. Я живу здесь уже два года. Засеял клочок земли кукурузой — это немного, но нам хватает. Завел кур. Вырастил поросят от дикой свиньи, так что у нас есть и мясо. За все время, что мы здесь, никто нас не трогал. Эллен сейчас почти нормальна — только слепа. Для меня это не плохая доля — воспитывать четыре юные души. Иногда я нанимаюсь на работу в деревню — я умею немного плотничать и шить сапоги, могу запаять кастрюлю, написать письмо. Немножко тут, немножко там — в общем хватает, чтобы купить одежду и несколько книг...

Он умолк — и Гидеон тоже долгое время молчал. Потом спросил: — А если умрете?

— Я думал об этом, — ответил Алленби. — Это единственное, что меня тревожит и отравляет мой покой.

— А если болезнь? Или придет шериф, скажет — почему живешь в чужом доме, убирайся?

— И об этом я думал, Гидеон.

— Слушайте, — сказал Гидеон, и голос его зазвенел от волнения. — Такой человек, как вы, ученый человек...

Старый человек, семьдесят семь лет, это — старый. Но вы крепкий, каленый, как старый орех. Может, умрете завтра, старый человек не знает, когда бог позовет. А можете еще жить десять лет, пятнадцать лет.

— Куда ты клонишь, Гидеон?

— Я придумал. Вот я, негр, получил свободу, иду в Чарльстон, очень гордый, как павлин, оттого что делегат в конвенте. А читать не умею, писать не умею, темный человек. Может, четыре миллиона негров у нас на Юге, все слезами плачут, хоть бы уметь грамоте. Дали свободу — лети, как сладкая песня, а что пользы: невежество, как камень, голову гнет к земле. Ты учишь трех маленьких — это хорошо. А у нас в Карвеле негры тычутся, как слепые, как все негры у нас на Юге, не знают, что их, что не их, земля их или нет, хижина их или нет. Как узнают, когда ни один не умеет хорошо читать, хорошо писать?

Гидеон остановился, проглотил слюну и продолжал, подчеркивая слова взмахами длинного черного пальца: — Идите к нам — маленьких с собой. Скажите им, Гидеон послал. Скажите брату Питеру, это у нас проповедник, скажите: буду их учить, давать знание. Они будут вас кормить, поить, все сделают...

Алленби покачал головой. — Об этом я когда-то мечтал, Гидеон. Но я слишком стар. Я боюсь перемен. Здесь мне хорошо. А вам надо обратиться в Бюро помощи освобожденным рабам...

— Ждать из Бюро — ждать до второго пришествия, — сказал Гидеон. — Почему боитесь? Прямо по этой дороге, — спросить, где Карвел, всякий скажет. Разве лучше — маленькие проснутся, ты мертвый, некому убрать, побрить бороду, сшить саван, сколотить гроб? Кто сделает? Это бедняжка-слепая?