Дорога соли - [82]

Хабиба вернулась с полной сумкой и еще целой охапкой тряпок, которые, видно, в нее не влезли. Лаллава полностью отдалась в наши руки, стала послушной, как ребенок. Мы сняли с нее ночную рубашку, и Хабиба достала огромный рулон темно-синей ткани с бледным металлическим отливом.

— Это называется тамельхафт, — сказала она, складывая ткань вдоль и наматывая на тело женщины, в то время как я ее поддерживала. — Так одевались в старину. Теперь подобного не носят. — Хабиба скрепила ткань на плечах старухи двумя большими декоративными булавками из серебра, разгладила складки и сделала шаг назад. — Очень красиво.

Лаллава блаженно улыбнулась и с гордостью постучала по одному из этих серебряных украшений.

— Очень древние, — пояснила мне Хабиба. — Таких красивых булавок теперь не найдешь.

Последовали другие украшения: пара тяжелых серебряных серег, десятки браслетов, некоторые тоненькие, как лучик света, другие толстые и крепкие, с крупным геометрическим узором, два тяжелых ожерелья из раковин каури и три небольших амулета, которые Хабиба прикрепила к платью в разных местах. Наконец появилась красиво расшитая шаль, которой она покрыла голову старухи.

Меня заинтересовал узор, повторяющийся на всех предметах.

— Как много тут треугольничков, — обронила я.

Хабиба засмеялась.

— Острая вершинка отпугивает дурной глаз, наверное, даже прокалывает его насквозь.

— Ужас какой!

Она пожала плечами и продолжила:

— Старые люди верят в это. Они говорят, что нас всегда окружают темные силы. Не только дурной глаз, но и джинны — злые духи.

Должно быть, у меня было глупое лицо, поэтому Хабиба наклонилась поближе и спросила:

— Вы что, никогда не слышали про джиннов?

Я покачала головой, и вдруг меня осенило:

— Может быть, вы имеете в виду тех, о которых говорится в сказке про Аладдина?

Я в двух словах пересказала ей содержание книги «Арабские ночи», которую читала в детстве.

Она сначала нахмурилась, потом засмеялась.

— Вы, наверное, говорите про Ала ад-Дина и его лампу, которую послал ему волшебник-мавр. Это в книге «Альф Лейла Ва-Лейла»![55] Да-да, тот самый джинн и есть, великий и сильный дух, хотя там он послушен человеку, не то что злые и страшные твари, в которых верят старые люди. Они постоянно подстерегают нас, чтобы сбить слабого или глупого с пути истинного, расстроить наши планы, испортить еду, лишить человека разума. Все, что Лаллава надевает на себя, должно отпугивать этих духов. Тут важен цвет платья, сурьма вокруг глаз, даже хна, которой окрашены ее пальцы.

Она что-то сказала старухе, та энергично кивнула и ответила длинной тирадой.

— Лаллава говорит, что в пустыне ей очень понадобится такая защита, ведь пески — это дом не только для нее, но и для легиона злых духов. Она очень рада, что у вас тоже есть амулет, который всегда будет защитой, и просит надеть его.

— Правда? — Я вынула амулет из сумочки и взвесила на руке.

— Ей это будет очень приятно.

Я неохотно повесила кусок серебра на шею.

Хабиба с серьезным лицом наблюдала, как я это делаю, потом сказала:

— Вот и хорошо.

Мне стало как-то неловко под ее испытующим взглядом, поэтому я быстренько постаралась сменить тему:

— А какие лекарства она берет с собой?

Хабиба засмеялась.

— Доктора ей там что-то прописывают, но она ничего не принимает, кроме трав, которые ей готовят старые женщины, а недавно и от них отказалась.

— Надеюсь, с ней ничего не случится. Как вы думаете? — несколько нервно спросила я.

Мне вдруг пришло в голову, хотя и довольно поздно, что везти такую больную старуху в недра самой большой в мире пустыни — идея, мягко говоря, не очень правильная.

Хабиба по моему лицу сразу догадалась, о чем я думаю.

— Нет, не волнуйтесь, с ней ничего не случится, иншалла. А уж если… — Она развела руками. — Таиб знает, что надо делать, он человек опытный. Не стоит беспокоиться, а уж тем более вам.

Опять она меня уколола… Понимаю, намекает на эгоизм западного человека. Если уж быть до конца откровенной, я вдруг испугалась возможной близости смерти. Но для этих людей она всегда рядом, составляет часть их жизни, не то что у нас на Западе, где ее тщательно прячут, стараются отделить от нашего существования, объективировать, табуировать, превратить в то, чем она не является, словно мысль, что не все в этом мире находится в нашей власти, способна разрушить до основания шаткий фасад западного образа жизни, его внешнюю сторону.

В дверь просунулась голова Таиба. У него был такой вид, будто он только что принял душ: волосы мокрые, тюрбан размотан, свободно болтается на шее, свисает поверх футболки и джинсов, которые, как оказалось, он носил под халатом, зажатым сейчас у него под мышкой.

Увидев Лаллаву во всех украшениях, Таиб просиял и сказал:

— Тфулкит.

Что бы это ни значило, лицо старухи немедленно покрылось сеткой морщин — она улыбалась. Потом он посмотрел на меня. Взгляд его скользнул по амулету, и наши глаза встретились.

— Красиво, — тихо сказал он, не отрывая взгляда, и я отвела глаза в сторону.

Таиб наклонился и поднял старуху на руки, прямо как меня, когда нес в гостиницу. Только я тогда вся напряглась и пыталась сопротивляться, а Лаллава улыбалась во весь рот.