Дорога превращений. Суфийские притчи - [26]

Раскалывая сахар где-то рядом,

А сам следил за гостем скрытым взглядом

И наблюдал, как этот хитрый кот,

Отщипывая глину, в рот кладет,

Своей души отрады не лишая

И гирек вес все время уменьшая.

Гость торопился, думая: вот-вот

Купец наколет сахар – и войдёт,

И подглядит, как хитро он пирует,

И обвинит – мол, глину он ворует.

Хозяин же следил – не горевал:

«Как ловко ты себя обворовал!

Давясь от смеха, мог бы пожелать я,

Чтоб ты до ночи длил свое занятье:

Чем дольше эту глину ты сосешь,

Тем меньше сахара ты унесешь,

А кто из нас остался в дураках —

Тебе, любезный, не понять никак!..»

…И мы порой умом недалеки,

Соблазны плоти нас влекут в силки.

Да, плоть сильна! Лишь редкостная птица

Влеченьем чувственным не обольстится —

И станет жить, смиряя страсти в теле,

Чтобы достичь духовной, высшей цели.

Но не спасет и мудрый Соломон

От той ловушки, что в тебе самом!

Ты мнишь себя судьбы своей владыкой,

А сам – в рабах у страсти злой и дикой.

Но настоящий властелин – лишь тот,

Кто над своим желаньем власть берет:

Сверкает Божий луч в его уме!

А остальные – узники в тюрьме…

Подражание

Притча учит о вреде внешнего подражания (таклид), объектом которого может быть даже прославленный шейх. Внимание мюрида должно быть постоянно сосредоточено на его собственных внутренних переживаниях – движениях сердца, дабы он не стремился к формальному копированию, а научился достигать подлинного экстатического озарения (ваджд).

Д. Щ.

***

Как известно, процесс обучения, особенно на ранних стадиях, во многом основан на подражании. Но где же проходит грань между подражанием творческим, полезным, необходимым – и подражанием бездумным и бесплодным? В данной притче Руми приводит пример прямо-таки кощунственного подражания, вызвавшего прямой упрек опечаленного собственным горем учителя. Дело в том, что, в отличие от знаний и умений, чувства – это та сфера, в которой подражание по определению невозможно. Подобные действия способны породить лишь неискренность и неестественность, а ведь одно из главных условий суфийского воспитания – это «взращивание» в ученике искренности.

М. Х.

Подражание

Однажды, представ перед шейхом, мюрид

Увидел, что плачет учитель навзрыд, —

И, вторя наставнику, сам застонал,

Хотя о причине рыданий не знал.

Так плакали оба, и шейх, и мюрид.

Вдруг, плач прерывая, мудрец говорит:

«Хоть сам-то себе ты отчет отдавал,

О чем ты скорбел, почему горевал?

Когда ты стезей подражанья идешь —

Свой собственный путь у себя ты крадешь!

Воистину скорбным того назови,

Кто плачет от боли, чье сердце в крови.

Но если не сердцем печаль рождена,

То слезы – ничтожны, и грош им цена!»

Суфий, осел и прислужник

Рассказ осуждает чисто теоретическое изучение суфизма («всё из Корана он шептал цитаты») и учит, что только сам человек в состоянии исполнить свой долг. Большой ошибкой является всякая попытка препоручить свои обязанности другому («все делай сам – другим не доверяй!»).

Д. Щ.

Суфий, осел и прислужник

Раз некий суфий, дальний путь свершая,

Остановился в караван-сарае

И попросил, чтобы один из слуг

Питье и пищу дал его ослу,

А сам свершил одну из медитаций,

Пред тем как жирным пловом напитаться.

Призвав слугу в преддверии еды,

Он вновь напомнил: «Дай ослу воды!»

Слуга сказал: «Да я на то и здесь,

Чтоб мог осел напиться и поесть!»

«Он стар, он целый день возил меня,

Ему не пожалей ты ячменя!»

А тот: «Я угодить считаю честью

Тебе, ему и вам обоим вместе!»

Но суфий продолжал: «Чтобы в пыли

Не спать ослу, ты коврик подстели!»

Слуга сказал, скрывая раздраженье:

«Готов я сделать это одолженье!»

«Чтоб ночью не простыл мой ослик сонный,

Его прикрой ты перед сном попоной!»

Слуга: «Зачем твердить мне сорок раз?

Нет, я осла не упущу из глаз,

Как никогда не упускал, признаться,

Того, что служит к пользе постояльца!»

Откланялся слуга, собравшись с духом,

И в тот же миг, забыв о длинноухом,

Пошел к друзьям и вместе с ними ржал:

Мол, гость ему все уши прожужжал

И наставлял его полночи в том,

Как нужно обращаться со скотом.

А суфию все время не спалось,

Он волновался: что с ослом стряслось?

В предчувствии беды, как виноватый,

Всё из Корана он шептал цитаты.

Но все же на минуту он забылся —

И сон узрел: осел упал, разбился,

В грязи лежал и долго не вставал,

И волк его на части разорвал.

Тут пробудился суфий: «Что за диво?

Ужель слуга попался нерадивый

Настолько, что, не вспомнив про осла,

Душе моей доставил столько зла?

Но нет, одни лишь дьяволы и змеи

Способны на такое. Я не смею

Подумать, что мой ближний – хуже всех,

И этим взять на душу тяжкий грех».

…А ослик старенький всю ночь томился,

Поскольку к пище и воде стремился,

И плакал: «Почему же для меня

Здесь не нашлось питья и ячменя?

Зачем лежу я в этой грязной луже?

Еще нигде мне не бывало хуже…»

Слуга явился, чуть заря взошла,

Одним ударом поднял он осла,

Пинок-другой – и тот как будто ожил.

И суфий на осле свой путь продолжил.

Но, словно бы в мечети на моленье,

Осел вдруг опустился на колени —

Как видно, белый свет ему постыл:

Уткнулся мордой в землю – и застыл.

Тут к суфию попутчик обратился:

«Да ты ж всегда ослом своим гордился,

Что может он весь день вперед идти,

И никогда не подведет в пути?!.»

А тот: «Сей ночью, как мы думать можем,