Дорога на плаху - [62]

— Спасибо, я не откажусь, если Евгения иногда будет навешать меня.

— Ты согласна, дочка?

— О, я с радостью соглашусь на дежурство. У вас же здесь нет родных?

— Нет, завтра приезжает моя мама.

— Я готова ухаживать за вами до ее приезда, — решительно сказала Евгения, — если можно.

— Конечно можно, — тихо ответил Борис, — в хирургии почти за каждым оперированным следят родные. Вот только предупредим доктора. Для медиков это неоценимая помощь.

— В таком случае я разыщу доктора, — сказал Константин Васильевич и вышел из палаты.

Вопрос с сиделкой был решен положительно, и супруги Рябуша, попрощавшись с Борисом, пожелав ему быстрого выздоровления, ушли. Евгения проводила родных и вернулась в палату. Борис дремал. Евгения осторожно прошла к стулу, опустилась на него.

— Смелее, Евгения, я еще не сплю. Расскажите мне о своем детстве, учебе в школе. Я люблю слушать.

— Но вам надо больше спать. Так сказал доктор.

— Он прав, но под музыку ваших слов я быстрее усну.

— Я плохая рассказчица.

— И все же, с какого возраста вы помните Красноярск?

— О, все мое детство прошло в военном городке. Я любила смотреть, как маршируют солдаты, как они ездят на огромных машинах с ракетами под командой моего папы. Он был комбатом. Я знаю, его очень любили солдаты, и это являлось предметом моей гордости. Я так люблю своего папу. Потом он служил в каком-то секретном управлении. И только когда вышел в отставку, мы переехали в Красноярск. Здесь я училась в старших классах.

— Значит, вы хорошо знаете город.

— О, конечно.

— Будете моим гидом, когда я выздоровею.

— Я не знаю, уместно ли это, — насторожилась Евгения. — Мне бы вообще не стоило показываться на людях, — с горечью закончила девушка.

— Я напрасно беспокоюсь о далекой перспективе, — в голосе больного звучало сожаление, он упрекнул себя: не надо гнать лошадей, девушка слишком удручена несчастьем, и вряд ли скоро вступит в какие-либо отношения с мужчиной. Доверие к сильной половине утеряно так же, как и вера в себя. Ее согласие дежурить у его постели — всего лишь дань долгу.

В палату вошла медсестра и громко сказала:

— Больной, как самочувствие?

— Я не больной, я раненый, — возразил Борис.

— Не все ли равно? — поджала губы медсестра. — Давайте, измерим температуру, потом я сделаю вам укольчики, чтоб лучше спалось. — Она сунула термометр в правую подмышку, — через пять минут загляну.

Когда медсестра ушла, Евгения сказала:

— Борис, я не смею вас отвлекать ото сна разговорами. Я буду молчать и даже выйду в коридор. Если вам понадобится помощь, вы позовете меня.

— Хорошо, но я хочу пить. Доктор разрешил пить сок.

— Я с удовольствием вас напою.

Евгения распечатала упаковку, налила сок в стакан и поднесла к губам Бориса, слегка приподняв голову. Парень сделал несколько глотков и с благодарностью посмотрел на Евгению.

— Спасибо, — прошептал он.

— Пожалуйста, Борис, — ей нравилось произносить его имя, — теперь вам надо уснуть.

— После уколов.

Вошла медсестра, вынула термометр, внимательно посмотрела.

— Все, никаких разговоров и бодрствования, у вас повышенная температура. Спать! — Она проворно ввела Борису лекарство и удалилась.

Молодой человек уснул через несколько минут. Время для размышлений у Евгении предостаточно. Она смотрела на спящего и ругала себя за то, что после разрыва с Анатолием, как в омут кинулась в объятия Костячному, и еще раз убедилась в своей неполноценности и уж теперь до конца дней своих останется одна, не допустит к себе ни одного мужчину. Нет, она не была на них зла, не причисляла всех к племени негодяев. Она любила своего отца, видела, как он любит и защищает от неприятностей маму, как внимательно и с участием относится к их семейству генерал. Евгения не сомневалась, что он разгадал ее тайну, но при этом не сообщил о своем открытии даже отцу, что тревожило. Вежливо вел себя на допросах Борис Петраков. Он не скрывал своей радости, когда Евгению освободили из-под стражи и еще тогда сказал ей, чтобы она ничего не боялась. Он так пристально смотрел на нее, словно собирался запомнить ее черты лица.

Почему же она поторопилась с Костячным, а не сделала выбор, скажем, на таком приятном парне, как Борис Петраков. Костячный напоминал ей Анатолия, ведь она любила своего мужа. А теперь? Ей не повезло в личной жизни. И коль ее спасли от гибели и заставили жить, ей следует все события оставить в прошлом и посвятить себя какому-то делу. Например, борьбе с бандитами. Поступить на юрфак и стать следователем. Для незамужней и бездетной женщины это дело подойдет как нельзя лучше.

«Размечталась, — оборвала себя Евгения, — кто же примет на юрфак такого человека, как я. Скорее я попаду в разряд изгоев, чем в следователи. Смерть младенца будет долго идти за мной по пятам, и сидеть мне безвылазно в своей норе. Никуда не высовываться».

Размышляя таким образом, Евгения чувствовала себя не лучшим образом, и дежурный хирург, делая вечерний обход, узрел депрессивное состояние сиделки. Расспросив, кем она приходится больному, настоял на том, чтобы она отправилась домой.

— Вам лучше навещать больного днем, — мягко говорил доктор. — Состояние у него нормальное, он все равно будет всю ночь спать. И я не вижу смысла сидеть возле него.