Дорога на Берлин - [5]

Они идут в сад и там у редакционных машин находят Автономова. Корреспондент радостно здоровается с офицерами.

- Вот гости так гости! - восклицает он.

Вася с любопытством смотрит, как из походной ротации падают отпечатанные экземпляры газет. Большой портрет бойца все время мелькает перед ним.

- Вот она где делается, солдатская слава! - говорит Вася. - Ну, показывай, Федор Петрович!

- Торопимся мы, - перебивает его Дорошенко. - В штаб вызывали, ну и... А я с просьбой к вам, Федор Петрович.

- Прошу!

- Д-да... - пожевал губами майор. - С просьбой...

Задумался, молчит.

Молчат все.

Только ротация стучит да стучит.

- Тихо у вас тут в тылу, хорошо! - негромко произносит Вася и оглядывается. Яблоко упало с ветки.

- Я слушаю вас, Игнат Андреич! - говорит Автономов.

- А, да!.. Странная, конечно, просьба, вы извините. Вот вы... журналисты... вы как птицы, вы всюду летаете. Сегодня здесь, завтра там. Так ведь?..

- Ну да!.. - ничего не понимая, соглашается Автономов.

- Да. А мы узкой полосой живем. В узкой полосе наступаем. По уставу: два километра по фронту.

- Из окопа в окоп, как кулик с кочки на кочку... - смеется Вася.

- Я хотел попросить вас, - глядя в землю, продолжает майор. - Помогите мне... детей моих найти!..

Вздрогнул корреспондент, растерянно смотрит на майора. Притих Вася.

- Мы сейчас Польшей пойдем, - продолжает майор. - Лагеря, тюрьмы - все тут. Может, попадутся вам на пути? А? Девочку Галей звали... Сейчас ей... да... семнадцать лет... Косички русые... А мальчик - Юрик. Ему одиннадцать. Вот я вам карточку покажу.

И, торопливо достав карточку, дает ее корреспонденту.

Две детские головки, русая Галина, вихрастая Юрина.

Дорошенко с мольбой смотрит на корреспондента.

- Так не забудете? Девочку Галей звали... мальчика Юриком...

И, круто повернувшись, уходит.

Корреспондент растерянно смотрит ему вслед.

- Я буду искать... - тихо говорит он.

...Стоят на берегу Буга солдат Слюсарев и сапер.

- Ну что ж! - говорит Слюсарев. - Пойдем Польшей. Не знаю, может, ногам по чужой земле будет тяжелей идти, а душе, душе, я считаю, будет легче. Чужая слеза не жжет! Чужое горе - не свое!

...Идут войска Польшей...

Дороги... улицы... лесные просеки... поля...

Едут верхом Вася Селиванов и Автономов.

Под Васей - резвый жеребец, у Автономова - тяжелая артиллерийская лошадь.

- Ну, как командир? - спрашивает корреспондент.

- А ничего! Воюет.

- Тоскует?

- Нет. Теперь, кажись, надеется, - отвечает Вася и косится на лошадь Автономова. - Где вы такую кобылу добыли?

- А что? - обеспокоился Автономов.

- Ничего! - усмехается Вася. - Могучий конь. Трактор!

- Артиллеристы одолжили... Я сейчас у них был... Едут.

- Нет! - вдруг, встряхнув кудрями, говорит Вася. - Одинокому парню на войне лучше! Живешь, как птица поет... без вздоха.

- Едут.

- Ато что ж? - продолжает Вася. - И не засмеется он никогда. Туча тучей. Бойцы и то обижаются. Солдат любит, чтоб командир веселый был. С веселым командиром и воевать веселей... и умирать веселей...

- Эх, Вася! Война-то - невеселое дело!.. Смерть, кровь, горе, грязь...

- А на это на все наплевать надо! - вдруг рассердился Вася. - И не смотреть! Да! - После паузы, тише: - Я теперь, Федор Петрович, циником стал. Я теперь на все равнодушно смотрю. Я бесчувственный... - И он даже сплевывает через плечо.

- Ой ли? - смеется корреспондент.

...Идут войска Польшей...

Вот ворвались в город... дерутся на улице... рвут колючую проволоку...

Вот бежит по узкой улице среди готических зданий закопченный пороховым дымом солдат Иван Слюсарев.

Бежит с винтовкой наперевес.

- Выходите, люди! - кричит он. - Немца больше нет!

Вот сильным рывком вышибает Савка Панченко дверь в подвал. Кричит в темноту:

- Эй! Живые есть? - Ждет секунду и опять: - Эй, выходи, не бойсь! Мы прогнали немцев!

И тогда из подвала робко выходят люди. Это поляки. Они идут словно слепые, зажмурив глаза и спотыкаясь.

Ветер ударил им в лицо. Солнце брызнуло в глаза. Они жадно открывают рты, дышат, дышат всей грудью, впервые за много месяцев.

И один из них говорит удивленному Савке:

- Семь месяцев, проше пана, не видел солнца... - И объясняет: - Я из Майданека убежал...

Вот идет по разрушенной улице Вася Селиванов. На колючей проволоке, на фонарях, на домах огромные доски с надписью:

"Verboten".

-------------

"Воспрещается".

Вася останавливается у одной доски, подымает с земли еще дымящуюся головешку и ею - как карандашом - зачеркивает надпись и пишет: "Разрешается"!

- Разрешается! - говорит он полякам, окружившим его. - Все разрешается! Жить, дышать, существовать, работать! Разрешается!

Идут советские солдаты Польшей...

Измученные люди приветствуют их.

У колодца, у распятья, распростерши руки, словно желая обнять солдат, стоит плачущий от счастья старик поляк. На перекрестке дорог, у часовенки, стоит женщина с ребенком. Ребенок машет солдатам ручонкой. В часовне мадонна с ребенком. Мадонна кажется беженкой.

Идут советские солдаты... полевой дорогой...

И Савка Панченко продолжает свою песню, начатую им на Дону.

...Стихает песнь...

Солдаты подходят к какому-то огромному лагерю.