— Эти слепки у нас были, — просто отвечает Николай Иванович.
Напряженно ожидаю, что вот сейчас он и расскажет о главном научном «чуде».
— Дело — лучший слепок личности. Ежели разным людям дать одни и те же алгебраические величины, то они составят разные уравнения, из тех же данных сделают разные выводы, построят разные гипотезы.
Этот процесс можно повторить в обратном порядке: от дела — к особенностям личности. Вы, например, — по списку опытов и выводам, я — по уравнению или теореме сумеем определить людей, которые их составляли, ход их рассуждений, культуру, интеллект.
Опытный следователь по картине преступления установит личность преступника, его привычки и наклонности, даже его рост, вес, силу, приметы внешности. По нескольким портретам и описаниям внешности скульптор с подробнейшими деталями восстановит в гипсе весь внешний облик человека.
Биограф по разрозненным сведениям создаст полное жизнеописание, упомянув такие подробности, о которых забыл сам герой. Эти приметы можно продолжать до бесконечности — и где предел совершенству?
А с помощью вычислительных машин, собрав все сведения о человеке, можно воссоздать не только это. По особенности мышления, по ходу рассуждений определяют и особенности строения мозга, его быстродействие, память. Когда люди научились искусственно создавать клетку и мозг, то могли перенести в него из памяти кибернетической машины запись и затем расширить ее.
И в живой ткани возникает больше вариантов со всеми сопровождающими эмоциями: болью, страхом, радостью. Они соответствуют сложному поведению живого существа.
Он сказал это, и я очень ясно представил, как точная острая научная мысль обрастает плотью человеческих чувств, мечтой о прекрасном, тоской о потерянном, как наряжается в радужный плащ воображения и становится богаче и многограннее.
— Конечно, пока не удается с абсолютной точностью восстановить личность. Часть биографии неизбежно теряется, могут возникнуть новые варианты воспоминаний, переживаний, — продолжает Николай Иванович, и я понимаю, почему не мог вспомнить всего. — Но основная специфика личности, отраженная в ее делах, биографии, остается. Специфика личности — это ведь очень важно для решения той или иной проблемы. Чтобы свыше тысячи лет тому назад высказать догадку о микробах, нужен был именно дальнозоркий ум Ибн-Сины. А сейчас, обогатившись новыми знаниями, он снова сможет глянуть на сотни лет вперед. Вы, например, по-своему решили сложную задачу и ответили на то, как создавались клетки. Часть общих сведений запишут в вашу память в третьем цикле, остальное узнаете в процессе обучения. А узнать вам нужно много. И что «неделимый» атом делим, и что «независимое» время зависит от скорости движения…
Он говорит, слегка растягивая слова, старается оценить каждое из них прежде, чем произнести, вложить побольше смысла и точности.
Пожалуй, он, гений, непонятый современниками, чувствует себя современником здесь, в новом веке. Ведь это он давным-давно говорил студентам: «Человек родился быть господином, повелителем, царем природы». Это он всю свою прежнюю жизнь искал «ту силу, которая дозволяет нам торжествовать над ужасом смерти».
Когда-то я думал: человек в конце жизни теряет все, что приобрел, «Теряет» — не то слово. Потому что человек не терял ни опыта, ни знаний, ни интеллекта. Он оставлял их — частицы своего «я» — в своих делах. Он старался оставить побольше их для современников и потомков — ради достижения цели, которой он отдал всего себя. Он еще не знал, что этим самым оставляет для себя возможность вернуться. И это незнание является доказательством его мужества.
Невольно приходят на ум слова отца Андриана: «Создание жизни — дело господа, и смертным не дано постигнуть великую тайну». Что бы он сказал сейчас?
Вспоминаю чудовище там, в комнате, которое смотрело на меня одним человечьим глазом. Очевидно, это был какой-нибудь врач, выслушивавший меня с помощью прибора. Хочу улыбнуться, но улыбка выходит грустной. Может быть, потому, что я так отстал, так мало знаю?..
Узкая ладонь Николая Ивановича мягко ложится на мое плечо. В его глазах светится сочувствие. В лавине новых впечатлений я не успел оценить его внимательности и чуткости. Может быть, такие же чуткие все люди сейчас…
— Я тоже прошел через это, — вполголоса произносит Николай Иванович. Поверьте, это пройдет.
Отрицательно качаю головой — слова здесь не нужны.
Бросаю взгляд на Кима. Он копается в каком-то ящичке, не смотрит в нашу сторону. Но по его напряженной позе я догадываюсь, что он прислушивается к разговору.
Николай Иванович крепче сжимает мое плечо:
— Вы много изведали в своей жизни и горя и радости — радости любви и семьи, мужества, борьбы. Но какую наибольшую радость знали вы?
Без чего жизнь показалась бы вам бесполезной?
— Радость познания, творчества, — отвечаю и быстро добавляю:
— Но она немыслима без борьбы, без любви, без всего остального…
Лицо Николая Ивановича светлеет.
— Поверьте, — повторяет он, вкладывая в свои слова убежденность, которой совершенно невозможно противиться. — В вас есть то же самое, что и в нас людях двадцать первого века. Вы будете счастливы.