Дорога. Губка - [5]

Мне очень нравится складная мебель, потому, разумеется, что можно все менять, ничем не рискуя. Можно разнообразить интерьер, иначе организовывать пространство, и это ни к чему не обязывает. Не помню, в каком журнале я встретила это выражение, но и сейчас еще вижу повелительный заголовок: «Организуйте пространство…» Быть может, вместо многоточия там и был восклицательный знак. Лично я его недолюбливаю, он или слишком резок, или уж слишком патетичен и взбалмошен, как наша бедная Антуанетта Клед, которая любит ставить — его на своих карточках. Итак, в четыре часа я просыпаюсь и оглядываю спальню. Если Паскаль вдруг тоже просыпается, мне достаточно сказать ему: «Спи, Паскаль, уже поздно», — и он тут же закрывает глаза и снова засыпает, бормоча, что, наоборот, еще рано. Даже во сне он сохраняет великолепную невозмутимость, и с губ его не сходит слабая улыбка.

Прямо напротив меня всегда тщательно закрытый стенной шкаф. Если вдруг приключится (слово «приключится» я употребляю не случайно, а потому, что в такой строго упорядоченной жизни, как моя, приотворенная дверца шкафа — это уже целое приключение, даже повод для беспокойства), так вот, если приключится, что шкаф вдруг открыт, я раздумываю, стоит ли его закрывать: ведь, если я встану, мне нелегко будет снова заснуть, а если погашу свет, чтобы эта открытая дверца исчезла с глаз моих, то все равно буду видеть ее сквозь закрытые веки, — черный провал в белой стене. В конце концов я все-таки встаю. Закрываю дверцу и фиксирую в памяти: «Сказать об этом Паскалю». И вовсе не для того, чтобы поругаться с ним (я — жена нестроптивая), но надо же как-то разграничивать обязанности. Для супружеской пары не знать, кто за что несет ответственность, на мой взгляд, просто опасно.

Моя мать говорила «супруги», бабушка — «семья», мы говорим «пара», но в действительности мало что изменилось, само понятие существенной эволюции не претерпело. Паскалю, я думаю, слово «супруги» кажется пошлым, а может, устаревшим. Когда мне случилось раз или два по нашей семейной привычке его произнести, по лицу Паскаля скользнула брезгливая гримаса. Я тут же поправилась. Что бы там ни думали, у меня прекрасная приспособляемость.

Слева от стенного шкафа стоит высокий и узкий платяной, из тех, что называют «пеналами»; в таких шкафах прятались во времена Революции. Он из вишневого дерева, и хотя на нем много резных украшений, вид у него довольно непрезентабельный, жалкий и убогий. Шкаф, конечно, вандейский, сколько бы Паскаль ни называл его бретонским. Мне это даже неприятно, я ведь с детства слышала, как его называли вандейским, но с мужем я не спорю и довольствуюсь тем, что всегда про себя называю его вандейским. А для Паскаля он раз и навсегда бретонский. И хотя каждый из нас убежден в неправоте другого, ни он, ни я даже намека такого в разговорах не допускаем. Этот пример дает прекрасное представление о наших супружеских отношениях.

С незапамятных пор и летом, и зимой я езжу автобусом восемь пятнадцать. Выйдя из дома, я прохожу через палисадник, открываю слегка заржавевшую калитку, иду налево по тротуару, миную магазин «Фамилистер», ювелирный, хозяйственный, гараж фирмы «Эссо» и оказываюсь возле маленького бетонного сооружения, столь неприютного, что укрываются в нем только в непогоду.

Я прихожу за десять минут, ровно в восемь пять. В разное время года видишь разные картины, но их можно представить себе заранее, точно так же, как и актеров, в них занятых. Передо мной вверх к туманному горизонту поднимается улица Гинмер, обрамленная худосочными деревьями и яркими фасадами магазинов. Владельцы магазинов выносят лотки на улицу, торгуя своим товаром прямо на тротуаре, а порой устанавливают здесь раскрашенного деревянного человечка, сулящего заманчивые покупки. Справа от меня — городской сад, слева — улица, где я живу, она очень длинная, и в самом конце ее видно небо. Можно подумать, что мы не в парижском пригороде, а в курортном городишке, немного заброшенном, но веселом и не покинутом отдыхающими.

Одни и те же действующие лица возникают в одно и то же время, на тех же самых местах. Разница только в освещении, но эта перемена происходит медленно, и к ней успеваешь привыкнуть.

Когда мне говорят, что мир изменяется, я только улыбаюсь. До тех пор, пока мадам Баленсиа будет появляться в халате на своем балконе в восемь часов семь минут и вытряхивать тряпку, зимой в отблесках электрического света, доходящего из спальни, а летом — в лучах стоящего уже высоко в небе солнца, которое золотит поднимаемую ею пыль, — до тех пор я с полным правом буду говорить, что изменения в мире ничтожны. На этот счет мы с Паскалем одного мнения: человеческая природа какова была, такой и пребудет, подвластная все тем же превратностям.

Каждую ночь, глядя на «пенал», я думаю об одном и том же. Мысль скользит по рельсам, отполированным родами. Вначале я пытаюсь припомнить, всегда ли был у нас этот шкаф, или он появился позже, когда я была маленькой. Ответа я не нахожу. Во всяком случае, наваждение, связанное со шкафом, стало одолевать меня после того, как я вышла замуж.