Дорога длиною в жизнь - [3]
Въезжаю в ворота цеха текущего ремонта, а они с тепловой завесой. А мы-то работали на таких сквозняках… И какие же они теперь «не те», смотровые канавы! Когда-то работать приходилось в непромокаемой обуви, подчас вслепую. Сейчас их и канавами-то не назовешь: сухо, светло, уютно.
Все время возле меня был Павел Иванович Богданов, секретарь партийной организации, машинист-инструктор, с которым я когда-то наезжала километры для получения прав управления. Остановились у доски с именами погибших в войну. Потом у Доски почета. И, конечно, у стенгазеты и возле списка лучших рационализаторов. Наверное, Богданов хотел показать, что дело, за которое я когда-то отвечала, в хороших руках.
Приехал в тот же день в депо бывший главный инженер Александр Петрович Городецков. Тот самый, которого все мы, молодые специалисты, побаивались: он был большой любитель задавать каверзные вопросы. Позже я поняла: он учил нас думать. И очень заботился о нас. Это был первый человек, к которому я пришла со своей бедой.
Повидаться со мной приехал и Иван Степанович Щекин, бывший рабочий моторного цеха. В памяти моей он остался одним из самых светлых людей не только в депо — в жизни. Он такой же красивый, как и прежде, только совсем седой.
Друзья-инженеры, с кем я вместе работала, встретили по дороге в депо. Чтобы не заблудилась? Нет, чтобы легче мне было въехать в деповские ворота и преодолеть этот «психологический барьер».
Товарищи угадали мое заветное желание. Машину подогнали к электропоезду. На руках подняли меня в кабину управления, и я… встала за пульт. Встала! Рядом Богданов. Он проверил тормозную магистраль и скомандовал:
— Поднять пантограф!
Пробегаю взглядом по приборной доске. Левая рука автоматически ложится на рукоятку контроллера, правая — на тормозной кран, нога — на педаль звукового сигнала. Автоматически! Вот как, значит, за те два далеких года работы в депо вжилось все это в сознание — навсегда. Даю сигнал отправления, нажимаю на рукоятку контроллера, перевожу ее на ходовую позицию… Поехали!
А что каждое, даже самое ничтожное для здорового человека усилие отзывается острой болью в позвоночнике, что с самого начала уже нет сил стоять — какое все это имеет значение в сравнении с тем всепоглощающим счастьем: едем! Кто знает предел человеческой выносливости? Человек устанавливает его себе сам. И если при всех самых трудных обстоятельствах выпадает возможность полнее «глотнуть» жизнь, стоит ли думать о расплате?
Пятьдесят символических метров остались позади. Богданов командует:
— А ну, останови у предельного столбика!
На мгновение растерялась: надо же рассчитать тормозной путь… И снова спокойный и строгий голос Богданова, уже приготовившегося тормозить за меня:
— Смотри, промажешь предельный столбик, взрежешь стрелку. Тормози!
Останавливаю поезд и возвращаюсь обратно. Самый короткий и счастливый мой в жизни рейс… Осторожно, все так же на руках, вынесли меня из кабины. И тут только я заметила, сколько же вокруг людей. Со всех сторон тянулись ко мне руки с цветами. Под стук колес шли минуты редкого человеческого единения, когда чувствуется и понимается одинаково, без слов.
…Позднее, уже дома, меня спросили, зачем вопреки боли и неловкости перед людьми полезла я в поезд и повела его. Есть вещи, которые нельзя объяснить, их нужно непременно пережить самому. Вот так и я не смогла объяснить радостное чувство владения машиной, движения, скорости. И если все беспощадно и безвозвратно отнятое болезнью удалось вернуть хотя бы на мгновение — это уже счастье…
Как-то старшеклассники соседней школы пригласили меня на шесть дней зимних каникул в свой туристский лагерь. Они построили его сами. Лагерь расположен на Оке, в хвойном лесу. Увидеть хотя бы еще разок зимний лес было моей давней мечтой. Приглашение ребят было неожиданным и радостным для меня.
И вот я в дороге. Лежу, прикрыв глаза. Дорога кажется дальней. Наслаждаюсь легким покачиванием машины, наслаждаюсь ездой…
Но — стоп! Приехали. Учащенно забилось сердце — сейчас увижу зиму, по которой так истосковалась за годы болезни. Машину сразу окружили ребята, помогли выбраться, хотели перенести в дом. Но нет, все должно быть так, как мечталось: я должна пройти эти несколько шагов сама. И вот я уже стою на земле. Опираюсь на палку и на чью-то руку, но все-таки сама стою на земле!
Морозный воздух обжег лицо, на миг перехватило дыхание, ослепила белизна — такой белизны я не видела даже в больничной палате. И вслед за всем этим непривычное ощущение простора: ух какая ширь! Нестерпимо захотелось нагнуться, приложиться губами к снегу. Ребята словно угадали мое желание — ко мне протянулось сразу несколько рук с горстями снега. Я или не знала до сих пор, или успела забыть, что снег так удивительно пахнет… И всю меня заполнило чувство счастья, беспредельного, как простор вокруг, — оттого что есть на свете такая вот снежная родная земля, и лес, и славные эти ребята, которые так щедро делятся со мной всем, чем богаты. С этой минуты счастье уже не покидало меня все дни, проведенные здесь. Так началась наша лагерная жизнь.
«Becoming» – одна из самых ожидаемых книг этого года. Искренние и вдохновляющие мемуары бывшей первой леди Соединенных Штатов Америки уже проданы тиражом более 3 миллионов экземпляров, переведены на 32 языка и 10 месяцев возглавляют самый престижный книжный рейтинг Amazon.В своей книге Мишель Обама впервые делится сокровенными моментами своего брака – когда она пыталась балансировать между работой и личной жизнью, а также стремительно развивающейся политической карьерой мужа. Мы становимся свидетелями приватных бесед супругов, идем плечом к плечу с автором по великолепным залам Белого дома и сопровождаем Мишель Обаму в поездках по всей стране.«Перед первой леди Америка предстает без прикрас.
Николай Некрасов — одна из самых сложных фигур в истории русской литературы. Одни ставили его стихи выше пушкинских, другие считали их «непоэтическими». Автор «народных поэм» и стихотворных фельетонов, «Поэта и гражданина» и оды в честь генерала Муравьева-«вешателя» был кумиром нескольких поколений читателей и объектом постоянных подозрений в лицемерии. «Певец народного горя», писавший о мужиках, солдатской матери, крестьянских детях, славивший подвижников, жертвовавших всем ради счастья ближнего, никогда не презирал «минутные блага»: по-крупному играл в карты, любил охоту, содержал французскую актрису, общался с министрами и придворными, знал толк в гастрономии.
Непокорный вольнодумец, презревший легкий путь к успеху, Клод Дебюсси на протяжении всей жизни (1862–1918) подвергался самой жесткой критике. Композитор постоянно искал новые гармонии и ритмы, стремился посредством музыки выразить ощущения и образы. Большой почитатель импрессионистов, он черпал вдохновение в искусстве и литературе, кроме того, его не оставляла равнодушным восточная и испанская музыка. В своих произведениях он сумел освободиться от романтической традиции и влияния музыкального наследия Вагнера, произвел революционный переворот во французской музыке и занял особое место среди французских композиторов.
Монография посвящена одной из ключевых фигур во французской национальной истории, а также в истории западноевропейского Средневековья в целом — Жанне д’Арк. Впервые в мировой историографии речь идет об изучении становления мифа о святой Орлеанской Деве на протяжении почти пяти веков: с момента ее появления на исторической сцене в 1429 г. вплоть до рубежа XIX–XX вв. Исследование процесса превращения Жанны д’Арк в национальную святую, сочетавшего в себе ее «реальную» и мифологизированную истории, призвано раскрыть как особенности политической культуры Западной Европы конца Средневековья и Нового времени, так и становление понятия святости в XV–XIX вв. Работа основана на большом корпусе источников: материалах судебных процессов, трактатах теологов и юристов, хрониках XV в.
Скрижали Завета сообщают о многом. Не сообщают о том, что Исайя Берлин в Фонтанном дому имел беседу с Анной Андреевной. Также не сообщают: Сэлинджер был аутистом. Нам бы так – «прочь этот мир». И башмаком о трибуну Никита Сергеевич стукал не напрасно – ведь душа болит. Вот и дошли до главного – болит душа. Болеет, следовательно, вырастает душа. Не сказать метастазами, но через Еврейское слово, сказанное Найманом, питерским евреем, московским выкрестом, космополитом, чем не Скрижали этого времени. Иных не написано.
Для фронтисписа использован дружеский шарж художника В. Корячкина. Автор выражает благодарность И. Н. Янушевской, без помощи которой не было бы этой книги.