Дорога длиною в жизнь. Книга 1 - [62]

Не раз во время рассказов Леонида о первых месяцах эмиграции я вспоминал то, что слышал много раз: эмиграция — это трагедия одного поколения.

Они ходили на Тель-Авивский рынок пешком километра четыре в одну сторону, экономя деньги на автобусных билетах. Иногда возле рынка раздавали бедным пакеты с оставшимися от продажи овощами и фруктами, и они старались их получить. По дороге с рынка была столовая для малоимущих, и они заходили туда пообедать. Они шли по Яффо мимо овощных лавок и из ящиков с отбракованными фруктами и овощами выбирали ещё съедобные, которые продавали почти задаром. Он мыл лестницы в подъезде, а Соня ухаживала за больной женщиной. Как это было тяжело, причём, морально гораздо тяжелее, чем физически.

— Пришло осознание, — вспоминает Леонид, — что мы не понимаем, куда мы приехали, не знаем страну и не можем общаться на её языке. К этому добавляются наши старики, которые нуждаются в лечении и сами о себе позаботиться не могут. Состояние близкое к депрессивному.

Мы пытаемся, как и все эмигранты, в ульпане учить иврит и слушаем, как правильно себя вести, чтобы быть успешными. На интервью надо следить за движениями рук и ног, за выражением лица, за манерой речи. Боже мой! Я принял на работу несколько тысяч специалистов, и меня интересовал только профессиональный уровень человека.

Тут мне захотелось не то, чтобы возразить, но вставить комментарий.

— Всё так, Леонид, но представьте себе, что Вы взяли интервью у двух человек. На самом деле в то время конкурентов было гораздо больше. И вот оба примерно равной квалификации, но один шмыгает носом, суетливый, а другой спокойный, уверенный в себе. Кого Вы примете на работу? У Вас была совершенно другая ситуация.

— Может и так, но в тот момент я чувствовал, что унижен до последней степени.

В таком состоянии Леонид получает приглашение от Предсовмина Молдовы встретиться с ним в гостинице в Тель Авиве, куда тот прилетел для решения каких-то израильско-молдовских дел. Сам факт приглашения говорит за себя и тешит честолюбие, но одно было там, а здесь он никто. О чём они могут говорить?

Выпили коньяку за встречу. В ответ на расспросы Леонид не жаловался, ограничивался общими словами, а на предложение о сотрудничестве ответил, что пока рано об этом говорить, он ещё не совсем освоился на новом месте. Председатель, похоже, почувствовал его состояние и на прощанье сказал, что он может вернуться, если пожелает, в любое время на свою должность. Леонид искренне его поблагодарил, на том и закончилась встреча. Возвращался он домой с тяжёлым сердцем. Какое сотрудничество, найти бы хоть какую-то работу!

Через несколько месяцев к нему домой явился профессор Тель Авивского университета Шалва Цевион, который эмигрировал в Израиль из Грузии на двадцать лет раньше Леонида. Они познакомились в Москве, куда Шалва с ещё одним профессором прилетели из Израиля, а Леонида вызвали из Кишинёва для обсуждения каких-то возможных совместных работ. В приватном разговоре Шалва спросил, нет ли у него планов уехать в Израиль. В то время Леонид и представить себе этого не мог.

И вот Шалва по-приятельски раскинул руки, заключил Леонида в объятия и поздравил с возвращением на родину предков. На следующий день он повёз Леонида на одну из метеослужб. На поле стояли три маленьких самолётика, которые по данным синоптиков и радиолокационной информации должны были взлетать и засевать атмосферу реагентом так, чтобы ожидаемые осадки выпадали в Кинерет.

— С моей профессиональной точки зрения эффект от такой технологии может носить только случайный характер. Мы ещё в Союзе испробовали этот путь и от него отказались. Я про это не проронил ни слова. Зачем рубить сук, если на нём какое-то время можно посидеть. Но Шалва не был уполномочен тут же предложить мне работу. Мы поехали на встречу с научным руководителем водной компании «Мекарот». После обстоятельного разговора, в котором Шалва был переводчиком, мне было предложено, и это было полной неожиданностью, на выбор три места работы: метеослужба, которую показал Шалва, или университетская лаборатория, одна в Иерусалимском, другая в Тель Авивском университете. Ближе всего по профессиональным интересам мне была лаборатория проф. Розенфельда в Иерусалимском университете. Её я и выбрал.

На первой встрече с проф. Дани Розенфельдом, руководителем лаборатории, мы несколько часов обсуждали то, чем я занимался. Разговор шёл медленно из-за перевода с русского на иврит, и наоборот. Профессор слушал рассеянно. Чувствовалось, что он соблюдает формальность, спрашивая меня, поскольку абсолютно уверен, что передний край технологии в Израиле и США. Мне-то было известно, что наши работы значительно опережали, и я еле сдерживал себя, чтобы не сказать об этом.

Дани объявил мне, что я принят в университет на стипендию Шапиро. Это фамилия чиновника из Министерства абсорбции. Три года я буду получать эту стипендию, не стоя ни шекеля университету, и за это время проверят, действительно ли я учёный. Это меня, у которого активным воздействиям учились специалисты из разных стран мира, будет проверять этот недавно оперившийся молодой человек. Разве это не унизительно? Но надо терпеть и соглашаться. Большое спасибо! И мы пожали друг другу руки.