«Донжуанский список» Короткевича - [15]

— мечта. (...) Этот город был похожий на те города, которые снятся в самых счастливых снах детства, о которых потом плачешь, не имея возможности попасть в потерянный рай. (. ). И он (...) знал: все эти дни она отдаст только ему, только для него. Все. Целиком. В этом была какая-то горькая гордость, которая давала ему силы жить. Ирина действительно все отдавала ему: каждый взгляд, каждое движение, каждое слово. (...) ...Десять дней казались вечностью. Десять дней прошли. За два дня до срока она получила вызов из Москвы».

Вскоре после путешествия в Ленинград произошла решающая встреча. «И тут она повернула к нему лицо, какое-то такое незнакомое лицо, что у Андрея все обо­рвалось внутри. Что в нем было, в этом чужом лице? Конечно, оно было чуть более уставшим, чем всегда. Но главное было не это, не пустые глаза, даже не пересо­хшие губы. Главным было выражение. Было на этом лице выражение такого прене­брежительного презрения, что во сто крат хуже, чем сама ненависть. (...) После­дующее утонуло в тумане. Времени не было. Он не знал, часы прошли или дни. Как будто у пьяного, в глазах остались только редкие обрывки событий. А между тем, он не пил ни капли. Вряд ли он и ел что-то все эти дни. (...) Встретил на улице соседа по общежитию. Тот говорил что-то о том, что его ищут три дня... (...) Значит, три дня не ночевал там. А где? Этого он не помнил». Потом: «Дома, перед тем как лечь спать, он уничтожил стихотворения, посвященные Ирине, уничтожил все бумаги, где хотя бы упоминалось ее имя. Он валился с ног от усталости, но не мог спать, пока в комнате оставались свидетели его слабости и его позора».

А вот свидетельства самого писателя. 28 июня 1960 года Владимир Короткевич писал Юрию Гальперину: «Предстоит лето работы. Кончена Москва. А жаль немного. И хуже всего, что (...) оставил в Москве едва ли не самого доро­гого мне человека. Так ничего у меня и не вышло. И ведь знаю, что не такой уж добрый она человек, что, может, и жалеть не стоит, а все равно так скверно на душе, что дальше некуда. Что называется, «не везет». Напоследок из-за всей этой неурядицы, из-за огорчений и предстоящей разлуки неделю беспробудно трескали с ребятами винище. Уж мы его жрали, лакали, уничтожали. И все равно много осталось этой пакости в мире.

А до этого был Ленинград и короткие дни вместе: музеи, сады, улицы. И о каж­дом доме легенда, а о каждой картине в музее хоть новеллу пиши. Я влюблен в этот город, в горбатые мостики, в начало белых ночей, в блоковские острова, в закат над стрелкою, в тени рогатых колонн на нем. И каждая улица освящена ею.

Нескоро я теперь, парень, смогу полюбить, много, наверное, огорчений при­несу другим и нескоро, наверное, попаду в Ленинград. Только когда притупится все окончательно, а иначе — как на дорогую могилу ехать.

Может, еще и сведет бог. Мои, на студии, предлагают через год отправить меня на два года в Москву на курсы сценаристов. Условия те же, и я не вижу причин отказываться. Все же это лучше, чем те два года вкалывать в редакции газеты» (БелДАМЛМ. Ф. 56. Оп. 2. Д. 15. Л. 6).

На курсы сценаристов Короткевич попал. В 1960—1962 годах он опять жил и учился в столице Союза. Это была та и не та Москва. Казалось бы, город не успел измениться. Даже жил писатель в том же общежитии, что и раньше. Но рядом не было Нины. Точнее, была. Только не наяву, не рядом, а на страницах рукописи и в воображении.

Еще 16 марта 1960 года Владимир Семенович написал Янке Брылю: «И когда-нибудь, когда все будет окончено навсегда, я попробую описать это, чтобы самому еще раз пройти этой дорогой и провести по ней близких и дорогих людей, для которых я пишу всегда. И, возможно, немного успокоиться». «Второй московский период» стал временем создания романа «Леаніды не вернуцца да Зямлі». Короткевич начал писать его в сентябре 1960-го и закончил в феврале 1962 года. Публикация прошла в майском и июньском номерах журнала «Полы­мя» за 1962 год.

На следующий год был запланирован выход одноименной книги, куда долж­ны были войти роман и повесть «Дзікае паляванне караля Стаха». Но набор под­готовленного тома был рассыпан. Долгое время «Леаніды...» оставались извест­ны белорусскому читателю только в журнальном варианте. На другие языки роман вообще не переводился. В 1982 году под названием «Нельга забыць» он вышел отдельной книгой. Поэтому Молева искренне говорила в интервью, что не читала роман, поскольку не знает белорусского языка.

Между тем отношения с Ниной Михайловной, тяжелые, болезненные, но такие притягательные, то угасали, то возрождались опять. В романе Ирина Горе- ва все же соединила свою судьбу с Андреем Гринкевичем. И одновременно согла­силась на операцию. После ее проведения сердце героини не выдержало.

Признаться, пока исследователи не имеют сведений, которые позволяют уточнить взаимоотношения Владимира Короткевича и Нины Молевой во «второй московский период». Вообще были ли они? Как в реальности прошла операция? На последний вопрос ответить легче. Если учитывать факт, что Молева, к счастью, жива и сейчас, очевидно, что результат оказался благополучным.