Дон Жуан, или Жизнь Байрона - [107]

Столь хитросплетенными путями долг повелевал — совершенно так же, как сделали бы ревность и обида, преследовать грешницу, но под маской долга, разумеется, проскальзывало в сознание этой щепетильной женщины чувство более тревожное и вдобавок более естественное, а именно — желание знать. Только уверенность убивает ревность. Но у Аннабеллы не было такой уверенности насчет ужасного происшествия, которое было истинной причиной её несчастья. Она угадывала признак инцеста, бродившего по её дому со дня свадьбы, но к чему относилось замеченное ею? Была ли эта страсть давнишней, уже затихшей и угасшей? Или, наоборот, эта чудовищная любовь продолжалась и после его женитьбы? Она не знала этого и жаждала узнать. Августа занимала в её мыслях так много места, что этому можно было бы удивляться, если бы нам всем не было свойственно привязываться с упорным беспокойством, доходящим почти до нежности, к существу, которое владеет тайной, пусть даже ужасной, но которую мы жаждем узнать.

В этом смятении леди Байрон посчастливилось найти наперсницу. Близкая подруга Августы, миссис Джордж Вильерс, попросила леди Байрон поддержать золовку против светских клевет. Аннабелла нанесла ей визит и рассказала правду. Миссис Вильерс, благонравная дама, была и поражена и заинтересована до крайности. Августа всегда говорила о разлуке и о сплетнях тоном такой оскорбленной невинности, что миссис Вильерс с трудом могла поверить леди Байрон. Убедившись в её правоте, она впала в благородное негодование. «Можно было бы простить Августу, — говорила она, — если бы она мучилась, раскаивалась, но эта высокомерная легкость преступницы была совершенно непростительной». Таковы же были чувства и леди Байрон. Как многим нравится помогать разорившемуся другу только для того, чтобы он не смел мечтать о счастье и довольстве, так и эти две женщины готовы были прийти на помощь грешнице, но только при условии, что она добровольно унизится. Байрон — он тоже был грешником, но, по крайней мере, знал, что такое грех. Августа же, казалось, никогда об этом и не думала. «Я всегда замечала, — писала Аннабелла, — эту поразительную разницу между ними: чувства Байрона, хотя они и не согласовались с его поступками, были гораздо более тонки и благопристойны в вопросах морали, чем чувства Августы. Она как будто не считала свои преступления значительными».

Миссис Вильерс была согласна с леди Байрон в том, что необходимо привести Августу от гордости к раскаянию. Миссис Ли, казалось, считала вполне естественным, чтобы между ней и невесткой в глазах света поддерживались дружеские отношения. Необходимо было дать ей почувствовать, что она теперь находилась вне закона.

Леди Байрон — миссис Ли: «Я не хотела беспокоить вас до ваших родов, но теперь, зная, что вы оправились, не могу далее скрывать от вас, что по соображениям, связанным с некоторыми подробностями вашего поведения, которые, впрочем (как бы я ни была уверена в них), хотела бы похоронить в молчании, я стою перед необходимостью и долгом ограничить мои отношения с вами…»

Две добродетельнейшие женщины с трогательным беспокойством вопрошали друг друга, как ответит на эти угрозы их падшая сестра: «Я думаю, что первым её чувством будет страх, вторым — гордость…» Но Августа ответила очень скромно: «Я вынуждена для блага моих детей принять от вашего сострадания предложение ограничить наши отношения; по-видимому, это все, что вы можете предложить той, которая, по вашим словам, больше недостойна ни вашего уважения, ни вашей любви. Придет время, когда ваше мнение изменится».

Теперь было необходимо, чтобы довести до конца это нравственное врачевание, добиться от неё сначала признания в её преступлении, а затем отказа видеться с Байроном. Переписка между невестками продолжалась, и мало-помалу та, что была слабее, помимо своей воли допустила в письмах несколько полупризнаний. Она созналась, что преступные отношения существовали до женитьбы Байрона, но клялась с упорством, казавшимся искренним, что после его свадьбы она была непоколебима[49]. После этого допрос принял более точные формы. Если двое по обоюдному согласию долго обходят молчанием серьезный, мучительный вопрос, то в тот момент, когда наконец решаются вскрыть этот нравственный нарыв, они нередко находят мрачное, но острое удовольствие и томительное счастье в том, чтобы вдвоем изучать подробности, которые были как для одного, так и для другого предметом столь долгих одиноких дум. Аннабелла объясняла Августе, каким образом (в первый же день по приезде в Сикс-Майл-Боттом) все показалось ей подозрительным, а Августа услужливо разбирала свои собственные заблуждения и свою безумную уверенность в слепоте Аннабеллы.

Иногда грешница вновь забывала о раскаянии. Миссис Вильерс 18 июля 1816 года, на другой день после свидания с ней, писала леди Байрон, что «Августа разговаривала только о тюлях и шелках, у неё был здоровый и прекрасный вид, она, по-видимому, совершенно холодна и не чувствует никакого гнета на душе». К счастью, спустя некоторое время она оказалась подавленной и смущенной. Но дело не было еще окончено.