Домзак - [6]

- В "Бесах", - уточнил старик. - Но русскому ли человеку оглядываться на Бога, если он, даже верующий, всю жизнь на начальство оглядывается? А теперь-то... теперь и вовсе не на кого оглядываться и некому язык показывать. Бездна вокруг, и лететь в этой бездне можно бесконечно и бессмысленно.

- И хочется.

- Видишь ли, я тут задумал...

- Покончить с собой, - сухо сказал Байрон. - Чтоб замкнуть круг абсурда и остаться в нем навсегда.

Старик помолчал.

- Когда я вернулся домой после расстрела, жена и дети спали. Раннее утро было. Я тихонько разделся в прихожей и остановился в растерянности: приказ выполнен, все в порядке, но... Как будто в машине что-то заклинило. И тут из своей комнатенки выскользнула Нила. Сколько ж ей было - двенадцать? тринадцать? а может, четырнадцать? - не помню. Глянула мне в лицо, схватила за руку и потянула. Я за ней - как мертвый. Она воды согрела, помогла мне умыться, расчесала... Тут-то я и попытался - первый раз в жизни - рассказать о том, что произошло. Путано, скомканно, о многом, конечно, умалчивая... А она мне: "Бог все видит, не бойся". Чего мне бояться? А она все твердит: не бойся да не бойся, и дотвердилась до того, что во мне бес взыграл. Схватил я ее в охапку, сжал, смял... она в одной рубашонке была... крепенькая такая... такой грудастенький и жопастенький лягушонок... Изнасиловал. У меня много женщин было... разных... Но такой, как Нила - та Нила, - никогда не было. Ни одна женщина не вызывала во мне такого бесовского желания... разорвать ее хотелось... изувечить... - Старик помолчал. - И помирать буду - ее тогдашнюю вспомню, потому что она меня спасла. Спасла. Знаешь, может, это как-то даже по-людоедски сейчас звучит, но во всей той истории случай с Нилой оказался единственным моим человеческим деянием. С годами понял: единственным подлинно человеческим. А остальное - явление технического порядка. Понимаешь?

- Кажется, да, - тихо ответил внук. - Во всяком случае, после Нилы ты уже мог вернуться к жене и детям человеком. Ты это имел в виду?

- Я мог жить дальше. И вот дожил до того дня, когда должен опять совершить что-то подлинно человеческое.

Байрон попытался улыбнуться, но ничего у него не получилось. Оскалился - и все.

- Значит, - хрипло сказал он, - тебе опять Нила нужна. Поэтому ты и позвал меня. Но ведь я никого никогда не расстреливал. И даже не присутствовал при смертных казнях.

Старик достал из кармана халата связку ключей, бережно положил на стол.

- Никакая женщина, будь она хоть трижды, хоть растрижды Тавлинской, не отважится на такое. - Он смотрел в глаза внуку, и взгляд его был тверд, как лед. - Ты выслушал меня, ты все знаешь...

- Не все, - возразил внук.

- Остальное - узнаешь. Вот. - Он прижал указательным пальцем головку ключа. - Это от сейфа в моем кабинете. В домашнем. Отпирается этим ключом, а внутри большая шкатулка - для тебя. Нижний отсек открывается просто: нужно набрать мой год рождения - девять, ноль, семь. Сам увидишь. Стрелять нужно в упор. Лучше в висок. Только разбуди меня, прежде чем... Словом, обязательно разбуди меня перед этим.

- Я еще ничего не решил, - проговорил Байрон, с трудом выдерживая прямой взгляд старика. - Да и с чего это ты решил, что я соглашусь?

- Я не жду помощи ни от Бога, ни от людей... от других людей... Ты единственный, кто может мне помочь.

- Это потому, что и мой срок отмерян?

- И потому - тоже. Ты должен меня понять. - Он вдруг улыбнулся. - Ты же и сам думал, как покончить со всем этим одним махом. Не ждать, пока тебя подсадят на морфий, не хвататься за соломинку, а вот так, разом. Иначе какого черта было столько жить? Чтобы в корчах, говне и соплях сдохнуть, так ничему и не научившись? Подумай. Возьми ключи и подумай. Необязательно принимать решение немедленно. Я готов ждать. А тебя прошу ответить только да или нет. - Он встал. - Теперь я пойду спать. Устал. Иди, Байрон, с Богом.

Внук встал, сунул связку ключей в карман, растерянно огляделся.

- Может, окно закрыть? - предложил он, не глядя на старика. - Простуду схватишь...

- У меня пуховое одеяло. Спокойной ночи. Не забудь включить сигнализацию. Моя - седьмая кнопка, черный ход - третья. Дождь, правда, а в дождь она барахлит...

- Да она у вас уже сколько лет барахлит - и в дождь, и в сушь...

Старик стоял перед внуком прямо, сунув руки в карманы. Лицо его было бесстрастно и непроницаемо, взгляд же не выражал ничего, кроме усталости.

- Спокойной ночи, - сказал Байрон, направляясь к двери.

- Перчатки не забудь, - напомнил старик, глядя внуку в спину. Отпечатки пальцев должны быть только мои.

Дождь, кажется, усиливался. Байрон поднял лицо и постоял несколько минут неподвижно, прислушиваясь к ночным звукам. За рекой взбрехнула и тотчас умолкла собака. Ей никто не ответил. Только шумный шелест дождя, струи которого переливчато блестели на черепицах крыши флигеля, острым конусом возвышающейся над деревьями. Он дождался, когда старик погасит свет, и, пригнувшись, быстро зашагал по мощеной дорожке к дому, держа путь на круглый фонарь, горевший над входом в кухню. Взявшись за литую дверную ручку, окинул взглядом двор. Будка у ворот никла под дождем напоминанием о давно издохшем ротвейлере. Его "Опель" кто-то заботливо укрыл брезентом. Гараж был рассчитан лишь на две машины - матушкин BMW и легендарный линкор старика - лимузин ЗИС-111, якобы подаренный ему самим Хрущевым, лично принявшим решение о закрытии тюрьмы на речном острове. (Рассказывали, что глава правительства со свитой приехал на знаменитую тогда Шатовскую шубно-меховую фабрику, чтобы лично заказать охотничий полушубок, а заодно и познакомиться с провинциальным городом. К тому времени дед дослужился до полковничьих погон. Хрущев был в хорошем настроении, и кто-то - только не Тавлинский - решил потешить главу государства историей Домзака. Выслушав рассказ о расстрелянных и сожженных в кочегарке врагах народа, Хрущев рассвирепел. "Только дураки и паникеры могли пойти на такое! - якобы прокричал он в ярости. - Неужели кому-то могло в голову прийти, что мы сдадим Шатов и откроем немцам еще одну дорогу на столицу? Энкаведешники! Берия расстарался, конечно! Первый был среди трусов и паникеров!" Тогда же, не сходя с места, он и распорядился закрыть Домзак, а начальнику тюрьмы: "Да тебе еще баб валять, полковник! Здоров, как бык! Подыскать ему настоящую работу!" И подыскали: на следующий же день назначили председателем правления районного потребобщества. А заключенных - кого на волю (если оставалось сидеть менее полугода), кого в другие тюрьмы. В монастыре же после небольшой реконструкции поселили тех, кто мыкался в прибрежных бараках. Люди были рады: в тюрьме жизнь была организована лучше, чем на воле, - работал водопровод, отопление, туалеты. Сорок семей, получивших жилье, три дня праздновали новоселье с таким размахом, что сожгли дотла конюшни и лесопилку: тюрьма поставляла строителям обрезную доску и столярку - дверные и оконные блоки, балки для перекрытий и прочий товар).