Домой - [7]

В Осетии этот день прошел тяжело.

Сашка сидел впереди, у самого мотора, изнемогал от жара железа, разболевшейся ноги и томящего страха. "Мои, наверное, уже все знают".

За окном те же осетино-ингушские картины: вечные горы, еще не убранные поля. На блокпостах солдаты при виде автобуса с пленными палили в воздух. А Сашке чудилось, что эта горная земля - дно океана, а на его поверхности плавала пена облаков. Захотелось уйти от реальности, всплыть, улететь: там светло и покойно. Душа рвалась из этого кошмара на волю.

Александр не знал, как долго длился этап, но все приходит к концу, и они запетляли по пыльным улочкам столицы Ингушетии и вдруг резко вкатили в огромную толпу на центральной площади.

Раздался приказ выходить. Сашка на секунду замер в дверях автобуса: вокруг простиралось море голов, оно все было обращено в их сторону, клокотало, бурлило негодованием, грозило обрушиться горящей лавой и разнести в щепки вместе с автобусом эту пригоршню людей в военной одежде. Уже потухший, шумевший с утра митинг при виде первых пленных вспыхнул с новой силой. Люди закричали и стали грозить кулаками куда-то в воздух.

От взвода отделили трех солдат-осетин. Сашка с безнадежной злостью смотрел, как забирают единственного близкого человека, Серго. Его огромные печальные глаза в последний раз остановились на Саше: "Прощай, друг". Их увели, а остальных затолкнули в сарай, стоявший недалеко от площади.

Сторож-старик, заметив раздетого до штанов Сашку, засуетился:

- Вах!.. Сушай, почему голый? - И тут же кинул ему рваную рубашку. На.

- Заботливый какой, - проворчал Саня, скрываясь в недрах душного сарая.

А на улице продолжали бушевать страсти. Митинг решал, что делать с пленными. Сидящие в темноте люди внимательно прислушивались к реву на площади, прыгающее из конца в конец слово "расстрелять" никому не пришлось по вкусу. Затем появилось предложение увезти всех в Чечню и держать как заложников.

- Час от часу не легче, - холодел сердцем солдат Большов и впервые в жизни взмолился: - Господи, спаси! Я не хочу умирать!

Так ни о чем и не договорившись, митинговое море постепенно стало растекаться по домам обедать. Дальше произошло непредсказуемое: первых пленных начавшейся войны еще не успевшие ожесточиться жители великодушно отпустили на все четыре стороны. То ли надеялись, что большого кровопролития не будет, то ли стало не до них - взвод так и не понял. Их посадили в автобус, повезли в обратном направлении и даже велели лечь на пол, чтобы на блокпостах не возникло напряжения.

Когда последний ингушский пост остался далеко позади, автобус вдруг остановился среди поля неубранной кукурузы.

- Все, приехали, - сказал им шофер, - идите куда хотите. Мы воюем не с вами. До свидания.

Оставаться на дороге было небезопасно, решили залечь в кукурузе. Сашка упал на землю, увидел небо и вдруг вспомнил о маме: она стояла у икон на молитве, а он сердился, что не может громко включить магнитофон. А потом подумал о Боге.

- Ну, что делать будем? - обратился капитан Иванцов к офицерам. - Мы находимся в окружении. Помощи ждать неоткуда. В батальоне остались дети. Что предлагаете, товарищи?

- Да, це ж оно, - подал голос Батя, - выходить трэба. До Владикавказа, до начальства... Та шоб их...

- Так точно, щас в батальон, - начал развивать его мысль обновленный Паньшин, - там заночевать, забрать всех и сваливать.

- Правильно, - откликнулся капитан. - Как стемнеет - пойдем. До батальона доберемся ночью.

Все уже было с ним согласились, но лейтенант Алексей Звягинцев вдруг резко возразил:

- Как стемнеет?.. Тудыть его... У меня там Зинка в пыли валяется, а я здесь в кукурузе буду дрыхнуть? Мне надо идти.

- Твою дивизию, это что?! Лейтенант! Там тебя счас быстро запечатают. А мне вас надо живьем довести. Разговоры отставить! Леха, пошел ты... остывать. Старшина Прокопенко, разъяснить обстановку солдатам.

Батя ответил: "Есть" - и пошел к распластавшейся среди кукурузы роте.

В путь отправились, когда стало темнеть. Сначала молчали, потом по строю потекли говорки, шепотки, шуточки. Ребята понемногу приходили в себя, жизнь продолжалась, и молодость, "всем смертям назло", качала свои права.

Сашка замерз до икоты, хромал, спотыкался в темноте, пытаясь согреться, тянул драную рубаху.

- Шюра! А ты не плакай, - зубоскалил шагавший рядом кабардинец,- скора мамы к юбкэ поедэшь.

Сашка скорчил дикую рожу, но ее никто во мраке не заметил, и потянул зловеще:

- Зарэ-э-эжу-у, ты мою маму обидел!!!

Народ загоготал.

Когда взвод вошел в долину, раздался взрыв. Сашка подумал, что это гром, - небо впереди, над горами, разом все вспыхнуло, зашевелилось и вздохнуло, как живое. Показалось, что горы удивленно оглядываются по сторонам. Через некоторое время заполыхало в другом месте.

По распаханному картофельному полю суматошно, с криком носились какие-то люди. Один с воплем пробежал мимо. Его поймали, на допросе бедолага трясся и всхлипывал:

- Да в ЛТП мы лечимся, неподалеку. А тут налетели "бэтээры", автоматчики, танки. Нас повыкидывали, врачей забрали, больницу грабанули. Счас картошку напекли, только пожрать сели, как бабахнуло, мы и побежали...