Домик над обрывом - [15]

Мы должны как следует всё продумать, и когда наступит нужный момент, вцепиться в него и не отпускать.

Вечером к нам приходит Руфина. Она не может найти спички, а ей надо кипятить молоко. Как же Медведица побежит ночью в лес, не подкрепившись?

Я только что спустилась от мамы и собираюсь на улицу, сегодня будет любимое зрелище Мальчика – пылающий во всё небо закат, всё вокруг станет красным и оранжевым, как Сосновая гора.

Но когда на пороге появляется Руфина, я понимаю, что закат придётся перенести, потому что это и есть тот самый момент. От макушки до пят пробегает дрожь и уходит в подпол. Это похоже на слабое землетрясение. В горах часто бывают толчки, со временем к ним привыкаешь, но иногда всё равно страшно, как будто Земля на мгновение притормаживает и начинает вращаться в обратную сторону.

Но это не землетрясение, это всё Руфина. Она хочет поскорее получить спички и вернуться к своему молоку, но Великанша уговаривает её задержаться на чашку чая.

– На минутку, моя хорошая, хозяйство стоит, – сдаётся Руфина.

Она привычно засовывает ноги в мамины тапочки и усаживается за стол. Скорее всего, чаепитие займёт минут десять-пятнадцать, не больше. Я бросаю быстрый взгляд за окно – солнце ещё достаточно высоко, но оно всегда опускается за горизонт быстрее, чем ожидаешь. Нужно успеть всё сделать до темноты. В темноте в горах слишком опасно, особенно в Чёрной чаще.

Я хватаю рюкзак и бегу на улицу.

– Ксенья, куда намылилась? – окликает меня Великанша.

– Закат смотреть!

– Только потом сразу домой! Нечего там бродить.

Мальчик ждёт под яблоней. Надеюсь, он успел спрятаться, и Медведица его не заметила. Нельзя, чтобы она о чём-нибудь догадалась.

– Пора! – говорю я и, не дав ему времени испугаться и передумать, бегу в сторону дома Руфины. Знаю, что он как тень – всегда со мной: я побежала, и он побежит.

Возле дома ведьмы мы останавливаемся и вытаскиваем через прутья забора старый мешок из жёсткой грязной ткани. Наверное, опасно брать ведьмины вещи, но мешок ей явно не нужен, он уже начал закапываться в землю и так и лежал бы под забором, если бы не пригодился нам. Он протёрся в нескольких местах и весь засох, почти затвердел в каком-то сморщенном положении, но это ничего, главное, что он большой, и вместительный, и по-прежнему крепкий – мы утром специально проверяли с помощью камней: медвежью шкуру точно выдержит.

И вот я с мешком подмышкой, а следом Мальчик, перелезаем через забор на Руфинин участок и торопливо крадёмся к порогу. Но что толку ходить на цыпочках, если Темучин даже с другой планеты нас учует? Он выскакивает из-за дома, вертится вокруг нас и от радости заливается лаем на всю округу. К нему сию секунду присоединяются соседские собаки: «Ксенчик! Ксенчик! Это Ксенчик и Воображаемый Мальчик! Они тут! Тут! Тут! Как здорово! Темучин очень рад! Ксенчик, Ксенчик, давай играть! Давай прыгать! Давай, давай!».

Темучин, конечно, не виноват, что так сильно нас любит, но если он нас выдаст… Это чудо, если Медведица до сих пор его не услышала, а уж она-то понимает язык животных, тем более лай своего собственного Темучина. Его даже я понимаю! Она уже, наверное, бежит сюда.

– Ш-ш, Темучин, нельзя! – я вытряхиваю из салфетки куриные косточки, которые специально на такой случай припрятала после ужина.

Темучин набрасывается на косточки и хрустит, больше не обращая на нас внимания. Лай в округе постепенно стихает.

Я тем временем дёргаю дверь и с облегчением выдыхаю, когда она, как всегда, оказывается не запертой. Значит, Руфина ничего не подозревает, а не то закрыла бы дом на все замки.

Мы стоим у подножия большого шкафа. Холодная темнота опоясывает нас кольцами, как огромная невидимая змея. Мне хочется перенестись куда-нибудь подальше отсюда, но я задерживаю дыхание и тяну на себя дверцу.

Из шкафа пахнет старостью, пылью и терпким средством от моли. На нас чуть не вываливаются поношенные куртки, дублёнки и шапки. Мальчик было закашливается, но вовремя вспоминает, что шуметь нельзя, и заставляет кашель вернуться обратно в горло. Меня тоже пылью и ворохом одежды с толку не собьёшь. Я быстро нащупываю колючую медвежью шерсть. Шкура тяжёлая, бурая, почти чёрная и какая-то облезлая, с проплешинами. Как будто Медведица дралась с динозавром, и тот расцарапал ей бока и оставил глубокие шрамы. Я стаскиваю шкуру с вешалки и с трудом проталкиваю в горловину подставленного Мальчиком мешка.

Мешок слишком жёсткий и не завязывается в узел, так что нам приходится нести его вдвоём – за края горловины. Мне немного жутко – кажется, что шкура сейчас выпрыгнет оттуда, но я стараюсь об этом не думать. Мы проскальзываем мимо занятого косточками Темучина, перелезаем через забор и семеним дальше – мимо Старого пруда, мимо мусорного бака, всё время вверх, через Берёзовую рощу, мимо барбарисового куста, к самой чаще, к Мёртвому дереву. В спину нам ударяет красный закат, и наши высокие, длинные, совсем взрослые тени идут впереди нас как проводники.

Шкура весит как целый Темучин. Она замедляет нас и тянет к земле. Плечо начинает ныть и несколько раз нам приходится меняться местами, чтобы взяться за мешок другой рукой. От грязной мешковины ладони чешутся как сумасшедшие. Надо было брать не этот старый мешок, а выпросить у Великанши какой-нибудь нормальный пакет, но почему-то с утра идея позаимствовать у ведьмы мешок показалась куда более безопасной, чем пакет у Великанши. Ужасно хочется остановиться и почесать руки, но я терплю. Уже недолго осталось, мы почти на месте.