Домик над обрывом - [12]

Динозавр неожиданно отстаёт. Он воет и топчется на месте, потому что не может гнаться за нами по асфальту – его лапы для этого не годятся, они привыкли к мягкой земле. Густой рёв обиды смешивается с шумом реки и затихает. Динозавр возвращается в Чёрную чащу.

Можно наконец перевести дыхание, горло пересохло и хрипит, но мы не сильно сбавляем шаг, чтобы поскорее попасть в Сосновку.

Вот почему мы с папой никогда не спускались в ельник. Папа знал, что дорогу в Китай охраняет дух-динозавр, и старался не заходить на его территорию. А если даже папа остерегался его и не сумел придумать, как заманить в ловушку, то нам с Мальчиком не стоит и пытаться.

Я два дня не захожу к маме. Не знаю, как сказать ей, что мы не смогли найти папу. Струсили, сбежали, а ему там, может быть, нужна помощь!

Маме всё хуже и хуже. Великанша даже ездила в аптеку. Маме плохо, я думаю об этом каждую секунду, а стоит мне отвлечься на математику или на Великаншу, как в голове начинает часто-часто покрикивать сокол: «Опасность! Тревога!».

Глава 10. Лечебные травы

Великанша совершила ужасное – пошла в логово Бурой медведицы и попросила вылечить маму. Медведица надавала ей каких-то сушёных трав, цветов и ягод, и теперь Великанша заваривает их в стеклянном чайнике и заставляет маму всё это пить.

Сухие мятые лепестки расправляются от кипятка, красноватая дымка ягод расползается по чайнику, как кровь из ранки, а травы превращают воду в зелёнку.

– Что это за травы? – спрашиваю я.

Великанша меня не слышит. В последнее время брови у неё всегда прижаты к переносице, тяжёлые челюсти плотно стиснуты, и кажется, что лицо превратилось в камень – ни одна морщинка не дрогнет. А руки почему-то наоборот стали работать в два раза быстрее. Она всё время чем-то занята – то суп варит, то моет пол, то стирает, то в огороде копает, то курятник вычищает. Меня ни о чём не просит, даже иногда про математику забывает.

Приходится дважды повторить вопрос, прежде чем Великанша неохотно разжимает губы и отвечает:

– Лечебные травы.

– Откуда ты знаешь, что они лечебные? Может, они ядовитые?

– Руфина знает. Это народный рецепт.

Руфина знает! А ещё она знает, как превращать девушек в коз! Неужели Великанша не видит, какие у Лапушки глаза человеческие? И как у Руфины в доме всегда темно и прохладно, точно в норах и чащах, где духи живут? Разве можно доверять ей мою маму?

– А почему мы сами не можем их нарвать? – интересуюсь я. Она же высокогорная Великанша! Должна все травы наизусть знать!

Великанша тянется за половником и случайно задевает мамину голубую чашку, которую приготовила для отвара. Я отскакиваю, чашка летит на пол, но не разбивается. Только один треугольный кусочек откалывается.

– Да что ты под руку лезешь? – ругается Великанша и с кряхтением сгибается пополам, чтобы подобрать чашку.

– Я лезу, потому что хочу, чтобы мама не болела!

Она даёт мне чашку:

– На, иди выбрось в уличную помойку. Битое в доме – плохая примета. И мусор прихвати.

Уличная помойка стоит на самом краю посёлка, напротив Старого пруда. Время от времени приезжает грузовик и забирает мусор.

Мальчик встречает меня у калитки, и я замечаю, что у него появились длинные красные штаны. Пока мы идём к помойке, я рассказываю про этот «лечебный» отвар. Мальчик хмурится и качает головой, понимает, что Бурая медведица, не станет просто так, по доброте душевной, кого-нибудь лечить. Скорее наоборот – при первой же возможности превратит маму в козочку.

Когда мы проходим мимо дома Руфины, я спрашиваю:

– Может, подкинем ей эту чашку раз это плохая примета?

Очень хочется, но злых духов дразнить нельзя, а Медведица и так что-то против нас замышляет.

– Вон они, её травки-ягодки, – фыркаю я.

В чисто вымытом кухонном окне виднеется протянутая под потолком верёвка, а на ней пучки трав, мешочки, коса из чеснока. По ночам Руфина надевает медвежью шкуру и носится по лесу, собирает травы, а когда возвращается, варит зелье и поит бедную Лапушку, а не то вдруг снова человеком станет?

Я с трудом забрасываю пакет, который дала мне Великанша в высокий мусорный бак. Теперь очередь маминой чашки. Я смотрю на нее, провожу пальцем по сколу, но не выкидываю. Оглядевшись, оставляю на обочине.

На следующий день Руфина появляется у нас на пороге. Прямая как палка и высушенная, как чеснок, вот-вот в шелуху превратится.

Я притаилась за перилами на лестнице и наблюдаю.

Великанша бросает булькающий на плите компот и бухает через комнату навстречу Руфине.

– Ой, Руфа, привет!

– Здравствуй, моя хорошая. Да я вот проведать зашла. Ну, как дочка?

– Да как? То лучше, то хуже… Сама не пойму. Ты не стой, проходи! Сейчас тапочки дам…

Великанша оглядывается, но все тапочки поразбежались. Она скидывает свои громадные шлёпанцы и услужливо пододвигает Руфине, а сама остаётся босой.

– Да ничего, я так! – машет Руфина.

У неё ступни худые и длинные, и шлёпки Великанши ей точно не подойдут.

– Больши́, да? – переживает Великанша. – Сейчас Ольгины принесу.

Она уходит и возвращается с мамиными вязаными сапожками. Такие Руфине годятся. Она заталкивает в них свои белые с фиолетовыми прожилками ноги и усаживается за стол.