Владимир стал ей дорогим гостем, которого она не знала куда посадить, чем попотчевать. После завтрака он заговорил, что ему нужно уехать, и спросил, где бы достать подводу. Прозорова замахала руками.
- Что вы, батюшка, обидеть нас хотите? - сказала она. - Ничего почитай нам не рассказали и уж уезжать собираетесь! Поживите. Когда еще такого гостя дождемся?
- В самом деле, Владимир Петрович, чего вам спешить? - сдержанно присоединилась к ней Катя.
Этого полужелания было достаточно, чтобы заставить его тотчас же согласиться. Почему в самом деле не остаться несколько дней с этой милой девушкой и не попытаться завербовать ее? Так, по крайней мере, он старался объяснить себе самому то удовольствие, с каким он принял приглашение.
Он водворился во флигельке и первые три дня был совершенно счастлив. За столом он разговаривал с матерью о сыне, припоминая все подробности, какие мог, о его петербургской жизни. Потом он уходил к себе и читал что попадалось под руку, а больше прислушивался, не раздастся ли по песку дорожки знакомый звук легких шагов. Катя в первый день была за него в большой тревоге. Она несколько раз забегала к нему на минутку, как будто чтобы удостовериться, цел ли он, не унесли ли его жандармы в трубу. Потом она успокоилась и заходила к нему запросто, иногда приносила с собой вышивание и тогда засиживалась подолгу. Она привыкла к деревенской простоте и, после того как узнала о дружбе Владимира с братом, перестала его дичиться и держала себя с ним как с обыкновенным хорошим знакомым. Они много говорили о брате, и Владимиру не нужно было напрягать память, чтобы говорить с нею на эту тему. Ей он мог рассказывать о той стороне жизни брата, которая была у них общей и которую одну он хорошо знал: о его взглядах, убеждениях и деятельности, о чем нужно было умалчивать при матери. Потом разговор незаметно переходил к ней самой.
- Мы были очень дружны с Иваном,- сказан он ей раз после обеда, удивляюсь, как это он мне о вас никогда не говорил?
- Чего ж ему было обо мне говорить? - сказала она, не поднимая головы от вышивания. - Он знал, что из меня ничего не выйдет.
- То есть он это думал, - Владимир поправил ее. - Я всегда замечал, что родные хуже всего умеют ценить друг друга.
Катя улыбнулась.
- Вы думаете? - сказала она, поднимая на него смеющиеся глаза. - А я так думаю, что Ваня знал меня отлично. Я у него почти на руках выросла. После отца я ведь совсем маленькой осталась. Конечно, он знал меня, и то, что он обо мне думал, - правда.
- Если вы так говорите, значит, вы сами себя не знаете, - сказал Владимир просто и искренно. - Посудите сами: что вы сделали для меня, чем рисковали для меня, чужого, неизвестного вам человека! А тут вокруг вас томится и страдает народ, который вы знаете и, я уверен, любите. Как же я могу поверить, чтобы вы не хотели ему помочь?
- Да, я часто хожу на деревню и люблю здешний народ. Это правда, сказала она. - И вы не думайте, что мы с мамой только о себе заботимся; мы помогаем, чем можем, - прибавила она потупившись.
- Ах, не говорите мне, ради бога, о филантропии! - воскликнул Владимир. - Разве это помощь? Это лишние крохи от сытого стола.
- Что же следует делать? Раздать все имущество бедным, как Христос велел? - спросила девушка без малейшей иронии.
- Можно и раздать, коли есть охота! - сказал Владимир. - Это не так трудно Да только мало и этого, и не в этом дело.
- А в чем же? - спросила Катя, вскинув на него удивленный взгляд.
Владимир посмотрел на нее, и его серые глаза загорелись.
- В том, чтобы отречься от себя, - сказал он. - Не иметь ни днем, ни ночью другой думы, кроме блага этих ваших меньших братьев. Душу за них положить!
Вот это будет любовь, это будет помощь!
Он заговорил о народе, о его нуждах и страданиях, об его правах и возможном будущем. Говорил он хорошо, одушевленно. Он умел увлекать. Никогда молодая девушка таких речей не слыхала. Брат высказывал ей те же мысли. Но у него это выходило сухо, наставительно: может быть, потому, что она привыкла видеть в нем учителя. Этот свалившийся с облаков таинственный гость открывал ей двери в какой-то новый, неведомый, волшебный мир. Его речи волновали ее, но не удовлетворяли: в них было для нее что-то неполное, недосказанное, и она старалась побороть свое волнение, но не могла. Работа выпала у нее из рук. Краска залила ее лицо. Притаив дыхание, она слушала.
- Кто бы не отдал жизнь, чтобы все люди стали счастливы! - проговорила Катя задумчиво, как бы про себя, когда Владимир замолчал.
- Что ж, - спокойно сказал Владимир,- путь ясен Мы не увидим обетованной земли. Но мы идем к ней Опояшьте свои чресла, как сказано в Евангелии, оставьте дом и семью и идите к нам, к брату
Она покачала головой.
- Нет, я не пойду к вам. Я не хочу крови, - сказала она после некоторого молчания.
- Мы зовем людей не на кровь, а на жертву, - отвечал Владимир. - Не наша вина, что в мире ничего не совершается без страданий.
- Не то, нет, не то, и никогда не пойду я с вами - повторяла девушка. Boт вы помянули Евангелие. По моему, вся правда в нем. Нужно, чтобы люди стали такими, как Христос учил, и тогда всем будет хорошо на свете и все станут жить как братья, и не нужно для этою драться и убивать... Вот видите, мы никогда не сойдемся, - закончила она, наклоняясь над своей работой.
