Домик на окраине. Зайнаб-биби - [28]

— Спасибо, командир, будьте здоровы.

— Кажется, у таджиков есть пословица: «Ба'ди ош як лахза мабош» — как поел, сматывайся. Я правильно перевел? Ты меня, пожалуйста, извини, я спешу в гарнизон.

— Посидите еще немного, командир. Скоро чай поспеет. Сан'ат-джон, пойди посмотри, наверное, уже вскипел. Дрова сырые, прах их побери, шипят, дымят, да и только…

Караваев с укоризной взглянул на Низомиддина Каримова.

— Когда же ты переселишь ее в порядочный дом?

— Спросите ее. Я самое меньшее пять раз предлагал, отказывается, — ответил тот.

— Тогда перебирайся в гарнизон, Зайнаб, — сказал Караваев. — Для тебя место всегда найдется.

— Спасибо, командир. Бог захочет — весной переберемся.

— Весной! А почему не сейчас? Ведь у тебя и пожитков-то всего ничего. Сан'ат со своими товарищами перетащат твое имущество в один заход.

— Спасибо, командир!

— Заладила: «Спасибо, командир! Спасибо, командир!», а сама командира не слушаешься! Наверное, с тобой нужно говорить языком приказа.

— Спасибо, командир… У меня к вам одна только просьба.

— Уж не хочешь ли ты сказать, что мы не даром ели твой плов?..

— Клянусь бородой пророка, у меня кусок в горло не шел, — рассмеялся Каримов. — Знаю, о чем она хочет просить.

— Ну, чего ты хочешь, Зайнаб?

— Завтра на переговоры должен явиться Косым-курбаши. Я хочу встретить его, но наш уважаемый председатель не разрешают.

Зайнаб кивнула в сторону Каримова. Она была старше молодого председателя ревкома лет на пятнадцать и всегда обращалась к нему на «ты», но сейчас иронически назвала его в третьем лице множественного числа.

— Это какой Косым? — спросил Каримова Караваев. — Косым Зульфи?

— Он самый. Из кишлака Чолтош.

— Сколько у него сабель?

— Посредник сказал, что пятнадцать, но сам курбаши распространяет слухи, что за три года боев ни на один волосок в его отряде не стало меньше.

— Ты отказал Зайнаб в ее просьбе?

Каримов молчал, опустив голову.

— Зайнаб, видишь, начальство не согласно…

— Да, они в таких случаях предпочитают идти сами. Мне же остается только организовывать рытье арыков, разрешать споры и дрязги соседей, вопросы, связанные со школой, и тому подобные дела.

Сан'ат налил чай в единственную пиалу, имевшуюся в доме, и протянул командиру. В комнате наступила тишина. Со двора доносились голоса сыновей Зайнаб— Абдуджамиля и Икрома.

Знаком поманив Сан'ата, Зайнаб вышла из кибитки, чтобы начальство могло поговорить наедине. Но мужчины сидели тихо. Караваев задумался. Каримов молчал. В самом деле, о чем говорить? Если командир захочет, то без лишних слов пошлет Зайнаб на переговоры с курбаши. Зайнаб и в беседе, и на работе, и в бою вполне может заменить двух-трех джигитов. Но…

— А что за человек этот Косым-курбаши?

— Известно, раз курбаши…

— Ты опасаешься, что, встретив женщину, он передумает?

— Вот именно. А так чего бы разговаривать… Мы все тысячу раз доверяем Зайнаб-апе.

Караваев двумя глотками допил чай, задумчиво постучал пальцами по пиале, затем поднялся с места и, поправив гимнастерку, ремни и кобуру с наганом, снял с гвоздя фуражку.

— Отпусти Зайнаб на переговоры. Пусть поедет.

— Ваша воля, — отозвался Каримов. — Я только из опасения, чтобы не вышло лишних хлопот или, не приведи бог, неприятностей. Косым увидит женщину и, может случиться, взбесится… Я и подумал: зачем нам отталкивать противника, который добровольно идет сдаваться? Гоняйся потом за ним, проливай кровь… Курбаши к тому же человек невежественный, грубый. Скажет что-нибудь не то, конечно, и Зайнаб не смолчит…

— Все-таки пусть Зайнаб поедет. Косыму некуда податься. Только прими меры предосторожности…

— Ладно. Пошлем с ней Сан'ата. Косым тоже прибудет с одним сопровождающим.

— Сан'ат — это само собой. Можно принять и другие меры.

— Можно, конечно.

— Вот и договорились. Слышал про Гаюрбека-курбаши? Распустил слухи, будто готов сложить оружие, вызвал представителей Файзабадского ревкома на переговоры, устроил засаду и всех до одного зверски перерезал.

Они направились к двери. Караваев задержал председателя ревкома и прибавил:

— Насчет твоего соображения вот что скажу: если твой курбаши не вконец болван, то должен понять, что выход на жизненный простор десятков сотен таких, как Зайнаб, неминуем. Хочет — пусть сдается, такие наши условия, не хочет — воля его. Четырнадцать заблудших джигитов не делают погоды.

На следующий день Сан'ат опять появился на извилистой улочке кишлака.

«Мать рано утром заходила к Караваеву, ушла домой и не вернулась. Чем она так долго занимается?»— в раздумье погонял он коня. С недавних пор он называл Зайнаб уже не апой, а матерью. И сельчане стали звать его сыном Зайнаб. Караваев тоже говорил: «твоя мать сделала то-то», «твоя мать сказала то-то…»

Откуда-то мигом собралась ватага мальчишек. Сан'ат был здесь старым знакомым. Как только он сворачивал с дороги в улочку, босые и оборванные мальчишки сразу окружали его и не успокаивались до тех пор, пока боец не ответит на все их вопросы. До самого дома Зайнаб продолжается беседа. Абдукарим, мол, уже написал в школе слова «тахта» и «пахта», сообщает один из них. «Он сам написал», — подтверждает другой. Третий сообщал, что собака Холмухаммада почти совсем выздоровела, сегодня даже большую кость изгрызла.