Домашние тапочки и пчелы - [9]

- Ну, братец, ты и шутник! - с облегчением выдохнул я. - А я уже, было, поверил в твои необыкновенные дедуктивные способности...

Холмский посерьезнел.

- Всему есть, однако, предел. Палеонтологи также не всегда по нескольким разрозненным костям могут восстановить полный облик древнего животного и образ его жизни. Я именно для того и провел этот эксперимент, чтобы наглядно это продемонстрировать. Я не всесилен. Я могу только то, что подвластно моему воображению и беспощадно точному анализу моего ума. Жаль, сейчас некогда, а то я рассказал бы тебе о своих правилах мышления, которые я позаимствовал, несколько изменив их под себя, у Рене Декарта, из его знаменитых "Рассуждений о методе".

Когда мы пришли в квартиру, Холмский тотчас начал собираться в дорогу. Правда, собираться, это было сильно сказано. Небольшой кейс, в котором зубная щетка с прочими утренними принадлежностями, записная книжка, домашние тапочки.

- Взял бы с собой какое-нибудь чтиво в дорогу, - посоветовал ему я, - а то скушно будет. Детективчик, например, или что-то другое, занятное.

- Детективы читать так же скушно, как и смотреть американские фильмы. Там конец заранее известен: хэппи энд. Герой в любом случае останется жив, а, следовательно, останется в живых и его длинноногая, миловидная подруга, которая обнимет его, израненного в тяжелых битвах за всеобщую справедливость, на последних кадрах. И в самом последнем кадре он обязательно бросит нечто простецко-задиристое, типа "А я ему, все таки, надрал его чертову задницу!" и подмигнет зрителю подбитым глазом.

Таковы и детективы: ведь пространство детектива узко, как русло горной реки. И если писатель упомянул в повествовании какую-то деталь, например, пчел, то понятно, что это не случайно, и имеет отношение к расследованию. Ружье, повешенное на стенку в первом акте, должно обязательно выстрелить во втором или в третьем. Принцип рационализма. А вот взять бы и написать нечто нерациональное - понавешать на стенки этих ружей, которые не стреляют, или стреляют совсем не туда, чтобы было, как в жизни. И вообще, было бы занятно, если бы текст пьесы каким-то образом менялся на каждом ее исполнении. Жизнь прекрасна именно своей непредсказуемостью. Именно она, эта непредсказуемость, открывает перед нами самые широкие перспективы: в жизни все возможно. Можно завтра умереть, а можно проснуться знаменитым.

- Так не возьмешь? Что же ты будешь делать в дороге?

- В дороге я буду спать! - твердо сказал Холмский. - А если не получится, буду разговаривать с пассажирами. Нет ничего интереснее разговора с живым человеком, у которого пусть простая, но своя живая судьба, свой смысл жизни. Для меня это бесценный материал - не как для детектива - а просто как для живого человека, который тоже время от времени думает, как ему жить дальше.

4. Блестящее завершение дела.

Холмского не было полтора дня, вернулся он только утром через день, измотанный и довольный, как мартовский кот. Вернулся радостный, возбужденный, под впечатлением от хорошо выполненной работы. Сразу позвонил Соколову и Ширемырдину, пригласил их на три часа к себе, чтобы рассказать о результатах своего расследования.

- Ну и как, Александр Васильевич, удачно съездил? - нетерпеливо спросил я.

- Удачно! - в радостном возбуждении отвечал Холмский. - Ты знаешь, давно я не испытывал такого душевного подъема. То ли места, в которых я побывал, произвели на меня такое благотворное влияние, то ли встреча с Серебряковым. Но давай не будем торопить события - я расскажу всем сразу, а то тебе будет потом неинтересно.

К трем начали собираться гости. Без пяти три прибыл Соколов. Вошел, поздоровался, и сразу, настороженно: - Ну, как?

- Нормально! - отвечал Холмский.

- Вот оно и хорошо! - облегченно выдохнул Соколов. - А то я, если честно сказать, волновался, что тебя подставил. Эти ребята - он неопределенно взмахнул рукой в сторону улицы - хоть и прикидываются политиками, а на самом деле самые настоящие бандюки. Кто его знает, что они могли бы утворить, если бы ты его не нашел.

- Что? - посмеиваясь, сказал Холмский, - неужели моя родная милиция меня бы в этом случае не сберегла?

- Какое там! Что ты! Окстись! Тебе ли не знать наших порядков и возможностей.

- Да знаю! И радуюсь тому, что я им просто не нужен. Как тот неуловимый Джо, который потому и неуловим, что никто ловить его не собирался.

В это время в квартиру позвонили. Звонили настырно, не отнимая пальца от звонка. Холмский, снова морщась, пошел открывать. У порога снова стоял уже знакомый нам Стас.

- Здравствуй, Стас! - приветствовал его Холмский, и добавил уже несколько сердито: - У вас так принято в Нижнем Новгороде, что ли, звонить и кнопку при этом не отпускать?

- Да я чего? - неуклюже оправдывался Стас. - Просто звонки разные бывают, иногда хазяева и не слышат, если коротко звонишь. А... А откуда это ты... вы про Нижний знаете?

- Он все знает! - бросил на ходу Ширемырдин, стремительно проходя в квартиру из-за спины разинувшего рот Стаса. - Он все знает, верно, Соколов? сказал он, за руку здороваясь со следователем московского уголовного розыска и одновременно снимая с головы свою синюю бейсболку. На этот раз он, подражая президенту, демонстрировал спортивный образ жизни - бейсболку дополняли бело-голубой спортивной костюм и толстые белые кроссовки.