Дом, забытый временем - [36]

Тропинка, по которой ушла купальщица, начиналась у противоположного берега ручья. Я дождался, пока девушка скроется в чаще, перешел вброд ручей и рысцой побежал ей наперехват. Опередив девушку, вышел на тропинку и лег, сделав вид, что упал. Трюк исполнить оказалось не так уж сложно: три дня спуска по горному склону и три четверти местных суток в лесу вымотали меня изрядно. А спринт так и вовсе чуть не угробил.

Одним глазом я приглядывал за дорогой — на тот случай, если вид моего беспомощного тела вызовет не совсем ту реакцию, на которую я рассчитывал. Зря волновался: едва выйдя из-за поворота и увидев меня, девушка обратилась живым и неустанным воплощением заботы; она налетела на меня, как вихрь и сама женская нежность. Упав на колени рядом со мной, — тот еще подвиг, в ее-то одежде, — она потрогала мой лоб. Приложила ухо к груди и послушала, как бьется сердце. Все это время я подглядывал за ней, чуть приоткрыв глаз. Наконец открыл оба глаза и приподнял голову, посмотрел ей в лицо. В этот момент мы с ней едва носами не терлись.

— Pervitu es lliren? — спросила она, резко выпрямившись.

Я сел. Изложить легенду: якобы я покинул деревню (раз есть одна, должны быть и другие), как-то там утратил память и заблудился в лесу — оказалось непросто. Пришлось импровизировать: объясняться знаками, которые я изобретал на ходу. Но в конце концов я справился и был вознагражден теплым взглядом, исполненным сочувствия и понимания. Девушка помогла мне встать и указала вдоль тропы в сторону деревни. Такими же придуманными на ходу жестами объяснила, что мне надо идти с ней и у нее дома обо мне позаботятся. Она даже хотела плечо мне подставить, однако я, хоть и шкурник, доверием женщин не злоупотребляю.

Мы медленно брели по тропинке, и она то и дело бросала любопытные взгляды на мою грязную космофлотскую форму. Оставалось надеяться, что мой наряд не сильно отличается от мужской одежды аборигенов. По-видимому, так оно и было: довольно скоро любопытство девушки угасло. Постепенно тропинка превратилась в широкую, изрытую колеями дорогу. Судя по следам, тут проезжали фургоны, запряженные конеподобными животными. Вдоль пути журчал ручей, на противоположном берегу которого, в подлеске, мелькали дикие звери. На стволах некоторых деревьев были вырезаны непонятные письмена. Кругом пели птицы, и вечер полнился их сладостным хором. В тенистых участках еще лежал снег… Что-то рановато моя спутница решила искупаться в ручье.

Постепенно тени удлинялись, и, судя по тому, как моя провожатая ускорила шаг, она торопилась добраться до дома еще засветло. Заметно похолодало, и мне показалось, что я понял, в чем причина спешки. Однако действительно я все понял, когда стемнело. Девушка упала на колени, прямо посреди дороги, и склонила голову. Она боялась.

Боялась дурацкого спутника, взошедшего на небе.

Тогда я тоже поспешил упасть на колени. Молиться, — позже я выяснил, что просила она о прощении за то, что оказалась после захода солнца за пределами селения да еще в компании мужчины, с которым не была помолвлена, — я не собирался, однако вышло так, что этот жест пришелся кстати. Минуло несколько мгновений, и девушка поднялась с колен, взглянула на меня с благодарностью.

Я тоже встал, а перед тем, как мы продолжили путь, украдкой взглянул на горноносого старикашку. К тому времени его привычки были мне известны, а именно траектория и скорость движения по орбите, и я знал, что каждые сутки он встает и заходит в одно и то же время, не претерпевая никаких фазовых изменений. На сей раз взгляд бога мне не понравился. Кстати, было что-то в этой хмурой физиономии знакомое. Где-то я ее видел… Конечно же! Вылитый Яхве с потолка Сикстинской капеллы.

Деревня появилась внезапно. Она располагалась на берегу небольшого озера. В ней было тысячи три домиков, разделенных улицами и переулками, достаточно широкими, чтобы на них могли разъехаться телеги средних размеров. Если не считать полудюжины крупных, похожих на фабрики построек на просторной опушке у окраины поселения, то все дома выглядели одинаково. Поэтому будет достаточно описания дома, в который меня привела девушка: первый этаж, примерно десять на десять метров, был обшит тяжелыми досками. Его фасад отличался от остальных трех сторон парой квадратных окон и плотной прямоугольной дверью. От улицы дом отделял небольшой участок земли. Второй этаж представлял собой голые, не покрытые гонтом, стропила и обрешетку: несколько крутых двускатных пиков. Однако, внимательно присмотревшись, я различил, что кровля — стеклянная и сквозь нее видна просторная комната. Стены и потолок в ней заменял один большой световой люк. Вдоль дальней стены тянулась, проходя прозрачную крышу, каменная печная труба, а над ней курилась тонкая струйка дыма.

Открыв дверь, девушка вошла в дом. Как и второй этаж, первый состоял всего из одной комнаты — довольно, впрочем, удобной. Она служила сразу и гостиной, и столовой, и кухней. Кухонная зона размещалась у дальней стены и была оборудована большим каменным очагом, где на дровах вяло горел огонь. Рядом с очагом вдоль стены поднималась лестница и через люк уходила на второй этаж. Обеденная зона состояла из круглого деревянного стола, деревянных стульев да угловатого шкафа, заменявшего одновременно и буфет, и сервант. Гостиная казалась столь же удобной, как и зал ожидания в космопорту третьего класса: длинная деревянная лавка, деревянное кресло и деревянный столик, на котором помещался единственный источник света в комнате — примитивная керосиновая лампа со стеклянным колпаком. У столика имелся нижний уровень — полочка, присобаченная к ножкам в метре над голым деревянным полом — и на нем лежала толстая книга в черном кожаном переплете. Что это за книга и о ком, точнее, о чем, мне объяснять не пришлось.