Дом Витгенштейнов. Семья в состоянии войны - [60]

Даже самые стальные нервы матери не выдержат самоубийств трех сыновей. Смерти Ганса и Руди наполнили ее душу неискоренимой скорбью, стыдом и виной, а в случае с Куртом ее ноша была еще тяжелее из-за того, что она всячески побуждала его вернуться в Австрию и сражаться, как братья, за честь ныне сгинувшей империи. Новости о смерти Курта, кажется, разбили ей сердце; с того момента ее здоровье и дух медленно и непоправимо угасали. За четыре года она стала хромать, почти ослепла, ее разум помутился и одряхлел. В жизни ее больше ничего не интересовало. В семье пытались разжечь былой огонь, поощряя ее близкую дружбу со сварливой, слегка безумной, но некогда известной певицей-сопрано по имени Мари Филлунгер. Для этой цели они сняли ей квартиру на Ландштрассе-Хауптштрассе, откуда она могла приходить к их матери каждое утро и ободрять ее разговорами о Брамсе и Иоахиме и старых добрых временах. Фрау Витгенштейн познакомилась с мисс Филлунгер, очевидно, после смерти Карла, хотя возможно, Людвиг знал ее со времен своей учебы в Манчестере — она была учительницей пения в Королевском Манчестерском колледже музыки и жила со своей возлюбленной, Евгенией Шуман (дочерью композитора), в нескольких кварталах от квартиры Людвига на Уилмслоу-роуд. Дружба со сварливой мисс Филлунгер ненадолго оживляла миссис Витгенштейн, слепнущие глаза которой заметно загорались, если она аккомпанировала, когда та пела песни Шумана и Брамса. Фрау Витгенштейн теперь не всегда попадала в ноты, когда играла на фортепиано, да и мощный голос мисс Филлунгер, из-за которого Брамс доверял ей премьеры многих из своих величайших работ, потерял блеск, но отношения между двумя леди были, по словам Гермины, чудесные: «Моя мать пытается сгладить поверхность этого очень грубого бриллианта дружелюбием и юмором, и получает в награду совершенно несентиментальную любовь мисс Филлунгер»[303].

Весной 1926 года, когда Людвиг опозорил себя, раздавая налево и направо сногсшибательные тумаки ученикам в Траттенбахе, фрау Витгенштейн уже не могла осознать бесчестье. Она с недоумением смотрела сквозь лица докторов, членов семьи и друзей, которые приходили ее навестить. Чтобы смягчить внезапные приступы беспокойства, они ставили ей пластинки. Короткие всплески нежной музыки успокаивали ее, но под конец она начала чудить: не могла отличить граммофон от живого выступления. Считая, что музыканты находятся в ее комнате, она прерывала музыку, чтобы поблагодарить их, а когда ей надоедало, поворачивалась к граммофону и очень любезно просила: «Джентльмены, я стара и больна, и легко устаю, так что ради бога, не держите на меня зла, но я попрошу вас прекратить»[304].

В середине мая она жила в белом, светлом и просторном дворце Витгенштейнов в Нойвальдэгге, когда ее здоровье еще больше ухудшилось. 22 мая она выглядела такой несчастной и испуганной, что Гермине пришлось весь вечер держать ее за руку; 26-го дела весь день шли плохо — она то и дело вскрикивала, что кто-то пытается ее убить, ворчала, хныкала и молила о пощаде. Вокруг нее собралась вся семья. Через два дня вечером она заснула, а на следующее утро проснулась в лихорадке. Еще через три дня впала в кому. То «были очень хорошие дни для меня», — признавалась Гретль в письме старшему сыну. «Так странно. Мама спала очень глубоко. Казалось, что ее душа очень далеко. Мы сидели у ее постели, и ее почти-что-смерть казалась мне прекрасной, потому что она навевала хорошие мысли»[305]. 2 июня пульс ее резко участился, и дети фрау Витгенштейн решили провести у постели всю ночь. В семь часов утра она перестала дышать. Измученные, они разошлись по комнатам. Когда мать умерла, Пауль решил, что больше никогда не приедет в Хохрайт — и исполнил свою клятву. Людвиг написал другу: «Это была спокойная смерть»[306], а Гретль сообщила сыну: «Это была прекрасная ночь!»[307]В мемуарах Гермина писала:

Да, можно сказать, что моя мать была во многих отношениях почти святой, ее любили как святую, чтили и оплакивали бесконечное множество людей. Однако картина не будет полной, если я не расскажу о некоторых странностях, из-за которых жизнь матери была трудна, а нам, детям, нередко было тяжело просто находиться рядом с ней[308].

45 От взлета к падению

Фрау Витгенштейн умерла в семьдесят шесть лет, и через два дня, теплым вечером 5 июня 1926 года ее похоронили рядом с мужем и старой служанкой Розали Херман в семейном склепе (участок 32b, no. 24) на Центральном кладбище Вены. Напротив, невдалеке (участок 15e, no. 7) покоится Йозеф Лабор, вдохновение ее дней.

В сентябре Пауль играл «Бетховенские вариации» Франца Шмидта с Венским филармоническим оркестром, дирижировал композитор. Пианистка Мари Баумайер писала Гермине: «Пауль играл сегодня так чудесно; гораздо красивее, чем обычно. Это было великолепно, и музыканты филармонии выступили тоже потрясающе. Как бы обрадовалась мама»[309]. На самом деле разум мамы в последние годы настолько помутился, что она не могла насладиться концертными успехами Пауля или сожалеть о позоре Людвига. Из письма доктора Гензеля Людвигу через два месяца после смерти фрау Витгенштейн видно, что судебный процесс по делу о причинении вреда здоровью ученика в Оттертале все еще продолжается. После этого про суд нигде и ничего не говорится. То ли его прекратили, то ли записи тщательно удалили. Как бы то ни было, вряд ли здесь обошлось без Пауля, Гретль, Гермины, Хелены и состояния Витгенштейнов. Главный свидетель, Йозеф Хайдбауэр, мальчик, которого ударили, после чего он потерял сознание, через некоторое время умер от гемофилии. Даже если бы Людвиг хотел продолжить преподавать, вряд ли ему предложили бы работу.