Дом Витгенштейнов. Семья в состоянии войны - [23]

.

После дебюта Пауль сыграл за полгода всего несколько концертов. Провели вечер камерной музыки Мендельсона и Лабора совместно с известной скрипачкой и другом семьи Мари Зольдат-Регер. Гермина, присутствовавшая там с матерью и сестрами, написала Людвигу, что Пауль играл «очень красиво и добился всяческих похвал»[101]. В Граце в феврале 1914 года он дал сольный концерт, который похвалил привередливый критик из Grazer Tagespost. Еще один камерный концерт состоялся в марте, три недели спустя; это был второй громкий выход Пауля в свет в Musikverein. На этот раз Венский симфонический оркестр под управлением словацкого пианиста и композитора Рудольфа Рети исполнял «Вариации на тему Черни» Йозефа Лабора, утешающий ноктюрн Филда и несколько этюдов Шопена. Эти разрозненные мероприятия могут показаться не столь важными, но для Пауля они были необходимыми ступенями на лестнице опыта, которые, как он надеялся, ведут его прямиком к давно лелеемой мечте напряженной международной карьеры. Но ни Пауль, ни кто-либо еще в благодушной, беспечной атмосфере кофеен габсбургской Вены не мог предугадать катастрофических событий того лета.

20 Прелюдия к войне

Когда 28 июня 1914 года до Вены дошла весть о том, что наследника габсбургского престола, эрцгерцога Франца Фердинанда, застрелил в шею молодой анархист в боснийском городе Сараево, никто не рыдал и не рвал на себе волос. Австрийцы по большей части восприняли новость спокойно: племянник императора никогда не пользовался популярностью. Тому не было ни политических, ни вообще сколько-нибудь убедительных причин, люди просто давно для себя решили: он жирный, уродливый грубиян. Эрцгерцог вступил в морганатический брак — иными словами, женился на женщине низкого происхождения: по обычаям дома Габсбургов, она не могла посещать официальные церемонии, а ее будущие дети не могли занять императорский трон. Чтобы жениться на ней, Францу Фердинанду пришлось признать, что его потомки не будут иметь прав на австрийский престол. Общественность знала, что император ужасно не любит племянника, и с тех пор, как жизнь старика наполнилась печалью — брата приговорили к расстрелу в Мексике, невестка сошла с ума, жена была жестоко убита в Женеве, а единственный сын, принц Рудольф, застрелился, по всей видимости, совершив самоубийство вместе с любовницей, — симпатии людей были на стороне императора в пику его тучному и властному наследнику. Стефан Цвейг, которому несколько раз доводилось видеть эрцгерцога в театральной ложе, вспоминал, как тот сидит, «могучий и широкий, не бросив ни одного дружелюбного взгляда в публику»:

Его никогда не видели улыбающимся, ни на одной фотографии не выглядел он естественным. У него не было никакого чувства музыки или чувства юмора, и так же неприветливо выглядела его жена. Атмосфера вокруг этой пары была леденящая; знали, что у них не было друзей, знали, что старый император всей душой ненавидел Фердинанда, потому что тот не умел тактично скрывать свое нетерпение занять трон[102].

На фотографии, снятой в тот роковой день в Сараево, эрцгерцог с женой, вопреки описанию Цвейга, стоят широко улыбаясь. Но слишком поздно просияли их последние, а может и единственные улыбки, они не смягчили ожесточенных сердец венцев, которые тронула лишь последняя фраза Франца Фердинанда, когда он посмотрел на бледную эрцгерцогиню, сидевшую позади него в экипаже: «София! София! Не умирай! Живи ради детей!.. Ничего! Ничего! Ничего!» Она не могла его услышать — она была уже мертва.

Историки утверждают, что в душах жителей всех немецкоязычных земель росло желание войны, что художники, композиторы и писатели выказывали неустанное стремление разрушить существующий порядок вещей. Инстинкт пробуждал в них атавистическую первобытную жестокость. Сразу после начала войны немецкий писатель Томас Манн объяснял:

А этот мир, нарушенный теперь столь сокрушительной грозой — разве все мы не пресытились им? Разве не отвратителен его комфорт? Разве не гнил и не вонял он от разложения цивилизации? Нравственно и психологически я ощущал необходимость катастрофы, и чувства очищения, возвеличивания и освобождения переполняли меня, когда то, что казалось невозможным, свершилось[103].

И все же сразу после убийства в Сараево людей больше заботила организация похорон, — в частности, щекотливый вопрос, достаточно ли титулованная особа эрцгерцогиня, чтобы похоронить ее вместе с мужем в Капуцинергруфте, Императорском склепе, — чем возможность или вероятность начала войны вследствие этого убийства. На высшем правительственном уровне, впрочем, дела обстояли несколько иначе. Франц Конрад фон Хётцендорф, глава Генштаба австро-венгерских войск, и Леопольд Берхтольд, министр иностранных дел, ухватились за убийство эрцгерцога как за удачную возможность унизить Сербию и усилить влияние Австро-Венгрии на Балканах. Сербское правительство, заявили они, приложило руку к этому убийству и должно быть наказано. Неизбежный отказ сербов от неприемлемого австрийского ультиматума 25 июля привел к тому, что 28 июля Вена объявила Сербии войну.

Остальное — невероятная схватка народов, развязанная во имя чести, — это, как говорится, история. 31 июля Германия объявила войну русским, мобилизовавшим войска в защиту Сербии; Франция, соблюдая договоренность с Россией, напала на Германию; Германия, чтобы защититься от французов, вторглась в Бельгию, после чего британцы (которые не питали ни малейшего интереса к сербской потасовке) объявили войну Германии, чтобы защитить бельгийский нейтралитет. 5 августа Австро-Венгрия объявила войну России; 6 августа Сербия объявила войну Германии, а на следующий день Черногория выступила против австрийцев и немцев. 10 августа Франция объявила войну Австро-Венгрии, и 12-го Великобритания последовала ее примеру. 23 августа Япония, находясь в тысячах километров от места событий, выступила против Германии, что незамедлительно повлекло за собой следующий результат: Австро-Венгрия, благородно защищая их союз, объявила войну Японии. 28 августа, через два месяца после стрельбы в Сараево, Австро-Венгрия объявила войну Бельгии. Впоследствии в войну было втянуто множество стран, события развивались с ужасающей скоростью, но еще до того, как последние из противоборствующих наций ввязались в эту потасовку, в доме Витгенштейнов произошла трагедия.