Дом в предгорье - [5]

— Истинно так, — подтвердил Блажо, но Богуш не мог с такими заядлыми курильщиками ни согласиться, ни потягаться, он не привык много курить, тем более столь крепкий табак, какой курили гроновцы.

— Пан прямо домой направляется, — спросил хозяин Богуша, после того как он сделал несколько затяжек, — или хочет в наших краях побывать где-нибудь еще?

— Я бы рад побыть в здешних местах подольше, да не могу, решил двигаться прямо домой, — ответил Богуш.

— День-другой вас не выручат, а мы были бы искренне рады, если бы вы решили пожить у нас несколько дней. Можно сходить на Дюмбьер, на пастбище, а завтра канун Яна Крестителя. Увидите такое, чего в Праге не показывают даже за деньги. А вы когда-нибудь видели, как жгут костры в день Яна?

— Я-то не видел, но в Чехии еще кое-где жгут костры в канун Яна Крестителя, хотя с некоторых пор этот обычай постепенно забывается, а потом, наверно, вовсе исчезнет, как исчезли другие замечательные обряды. А жаль, потому что наши древние обычаи, привычки, нравы — надежная защита жизни нации, — сказал Богуш.

— И здесь многие обычаи забываются, но мы не даем погаснуть этому огню и следуем старым обрядам, — сказал хозяин.

— Только бы завтра не было такого ненастья, как сегодня, а то оно нам все испортит, — с тревогой произнес Блажо.

Тут вошла Катюшка, неся три рюмки наливки. Она поставила их на стол и, краснея под взглядом Богуша, с трудом смогла произнести, что постель для гостя приготовлена и он может идти отдыхать, когда ему будет угодно. Богуш поблагодарил ее, а хозяин спросил: идет ли еще дождь?

— Уже проясняется, дедушка, и небо усыпано звездочками, наверно, завтра будет хороший день, — ответила девушка.

— Если распогодится, вам стоит остаться на завтрашний праздник. Так вы завтра от нас не уйдете, обещаете? — обратился хозяин к гостю.

— С удовольствием побуду у вас этот день, мне здесь так хорошо, словно меня мать баюкает, — ответил тот, подавая хозяину руку.

— Нам приятно это слышать, — одобрительно кивнул довольный хозяин. У Катюшки заблестели глазки, она выбежала из комнаты, за дверью подпрыгнула и запела так, что было слышно по всему дому.

После ухода Катюшки хозяин стал расспрашивать о Праге.

Когда мужчины вдоволь наговорились, выкурили трубки и выпили наливку, все отправились отдыхать. Старуха, взяв горящий каганец,[15] из сеней повела Богуша по ступенькам в маленькую чистенькую комнатку, где была приготовлена белоснежная постель с одеялом из медвежьей шкуры. На стене висели два ружья, сабля и две валашки, затейливо украшенные пастушьи посохи-топорики. На противоположной стене — мужская одежда. Мебели в комнате было немного, но вся из ясеня, чисто сработанная. На окнах белые полотняные занавески, вышитые красным по краю. Пол застелен половиками. Богуш во всем чувствовал зажиточность, удобство в доме сочеталось с простотой, было заметно, что чистота и порядок наведены женской рукой. От всего тут исходил дух мудрой доброты.

Войдя в комнату, старушка поставила каганец на столик, затем подошла к постели, слегка взбила подушку, провела рукой по одеялу, глянула на оружие над кроватью, а когда повернулась к Богушу, в глазах ее стояли слезы.

— Здесь, в этой комнате, жил мой покойный сын с Марушей. Вон то ружье и та красивая валашка, пастушья сумка и бутылка из тыквы — все его. А эту медвежью шкуру он на охоте добыл. Весело было в комнатке, когда тут молодожены жили, а теперь смотрю и в каждом углу вижу печаль. Ну, пошли вам господь бог спокойной ночи, сынок, пусть вам приснится что-нибудь хорошее, — взволнованно сказала старуха и, погладив гостя по руке, вышла.

В сенях она задержалась у очага, потому что на ней, бабушке, самой старшей в семье, лежала забота о том, чтобы огонь в очаге не угас никогда. Она осторожно сгребла все тлевшие угли на середину, засыпала их золой, а сверху положила хвою. Не дай бог огню в очаге погаснуть и хозяйке просить его у соседей! Даже брат брату неохотно дает свой огонь, плохая это примета — с огнем вроде бы из дому уносят счастье. Приносить жертвы огню тоже было обязанностью бабушки. От каждого блюда, которое готовилось на очаге, огонь получал свою долю. Все объедки, все крошки старуха бросала в огонь со словами: «В жертву». Управившись с огнем, хозяйка ушла спать, и вскоре в доме все затихло. Но Богуш, как ни был он утомлен дорогой, долго еще не мог уснуть. Мысли его возвращались к тому, что видел и слышал, и прежде всего к двум глазкам-искоркам. Он и предполагать не мог, что глазки эти тоже не спят.

Солнце во всей своей красе уже стояло в небе, когда Богуш проснулся. Быстро вскочив с постели, он начал одеваться, так как хозяйка сказала гостю, что утром он мог бы пойти с теткой на Мухово, где облюбовал пастбище их пастух.

Снова надев костюм Зверки — его одежду еще не отдали, — Богуш через вторую дверь вышел на галерею, тянувшуюся вдоль всего дома.

Он остановился в изумлении, увидев со всех сторон, куда только хватало глаз, зеленые горы, поднимавшиеся до облаков.

Дом стоял на склоне холма, высившегося над долиной Грона у самого леса. Справа виднелся маленький костел[16] с домом священника, а ниже, как бы во впадине, были разбросаны деревянные дома с галереями. Но ни одна из них не выделялась такими красивыми балясинами,