Дом в ноябре - [26]

Лицо старика судорожно сжалось, затем обмякло, дыхание стало глубже, тело дёрнулось и расслабилось. Мэллори почувствовал, что он погрузился в глубокий сон.

– Хорошая мысль, – произнёс он, чувствуя, что губы и язык его распухли. – Для меня тоже. Поговорим потом... если я ещё не сплю.

Неуклюже и мучительно, как человек в ступоре, он снял пальто, скатал его, улёгся на тёплый пол и подложил свёрток под голову.

Абсолютная усталость словно косой перерезала всё, что связывало его с реальностью в течение последних тридцати шести часов.

6

Когда он проснулся, старик следил за ним лихорадочно блестящими глазами.

– А, ты вернулся, – прокаркал он. – Я размышлял – Алгорик послал тебя вместо себя. Но где он сам? Почему он не пришёл лично?

– Я не знаю никого с подобным именем.

Мэллори встал. Голова болела существенно меньше, чувствовалось лишь лёгкое недомогание, но рука по-прежнему не гнулась и болела. В живот словно напихали горячих углей. Старик выглядел потрясённым. Мысли его, похоже, пришли в беспорядок. Он потряс головой и снова взглянул на Мэллори.

– Что сейчас на дворе?

– Февраль, – ответил Мэллори.

Старик застонал.

– Время – предатель, – произнёс он. – Что делается на свете?

– Много чего, – сказал Мэллори. – Начнём с вторжения. Они разместили свою штаб-квартиру в Биатрисе. Инопланетяне, изображающие людей. Сотни их. Они загипнотизировали всех живших в городе. Не похоже, что они есть в других местах. Страна дезорганизована, в состоянии шока – или ещё чего похуже. Радио и телевидение молчат, никаких признаков армии, никакой законной власти.

Старик что-то огорчённо пробормотал.

– Беда, беда...

Снова казалось, что он держится, прилагая значительные усилия.

– Кто ты? – требовательно спросил он у Мэллори. – Как ты оказался здесь?

– Именно это я и хотел спросить у тебя, – ответил Мэллори. – Это место... Его образ был у меня в голове – но всё было по-другому, я видел его полным жизни, света, движения. Были лошади и люди в старинной одежде. Это было что-то вроде мечты, что притягивает к себе. Я пришёл сюда – не знаю как. Такое ощущение, что я просто знал дорогу.

– Это провал, – пробормотал старик. – Как это могло закончиться именно так? Предательство, ненависть, смерть... и кое-что похуже смерти.

– Я ответил на твои вопросы, – сказал Мэллори. – Теперь твоя очередь. Кто ты? Что это за место?

– Теперь это не имеет значения, молодой человек. Слишком поздно, слишком поздно...

– В любом случае расскажи мне.

Старик устало покачал головой.

– Ты не поймёшь... или не поверишь мне.

– Попробуй.

– Как тебе это удалось? Ты ничего не знаешь... о другом мире, великом мире.

– Я знаю, что на нас напали создания, происходящие не с этой планеты, – отрывисто бросил Мэллори. – Кто они? Чего они хотят?

– Хотят? Ты неправильно понял, Мэллори. Они ничего не хотят, они ничего не знают – в том смысле, в котором ты или я чего-то хотим и знаем.

– Они хотели чего-то достаточно плохого, чтобы вторгнуться на нашу планету, – возразил Мэллори.

– Нет... вторжение – не правильное слово, – сказал старик. – Твоя планета не оккупирована: она заражена. Они не захватчики. Они – болезнь.

7

– Моун, – сказал старик, – это единый организм, чьё бытие скрыто во множестве отдельных существ. Он возник зоны назад, в одной отдалённой галактике. Возможно, поначалу он был просто вирусом, безмозглым и бездушным, существующим как система, поражающая живые клетки, пожирающая их, распространяясь и разрастаясь.

Но это основная черта жизни – даже недожизни, псевдожизни вируса – стремление к экспансии. Можно предположить, что со временем Моун стал доминирующей, а, возможно, и единственной организованной материей своего родного мира. Он – или они – развил... нет, не интеллект, а систему инстинктивных реакций на события, подобную той, что позволяет некоторым вашим насекомым строить замысловатые улья, плести геометрические правильную паутину, сооружать ловушки, запасать еду, пасти других насекомых, ориентироваться, общаться – и всё это без единой мысли, в том значении, в котором мысль воспринимают люди. И как любая организованная материя, оно столкнулось с выбором: эволюционировать или умереть. Моун эволюционировал.

У нас нет возможности узнать, какие промежуточные шаги совершил Моун, чтобы оккупировать сначала свою родную систему, а затем узнать, как преодолевать межзвёздные расстояния. Также нам неизвестно, каким образом он создал свои совершенные и сложные методы выживания. Мы знаем, что к тому моменту, когда он пересёк пропасть, отделяющую его от нашей галактики, он превратился в ужасающе эффективную силу. Его инкапсулированная зародышевая плазма оказалось способна выдержать суровые условия холода и вакуум, пока звёздное тепло не привлечёт её. Реагируя на притяжение планет, кокон со спорами направится в сторону мира – и неважно в мире какого типа он окажется. Его способности к адаптации безграничны, он способен процветать и в расплавленной магме, и на голом льду при температуре на градус или два выше абсолютного нуля, и в атмосфере из раскалённого добела газа. Зародыши приспосабливаются к внешним условиям, затем кокон лопается, выбрасывая тысячи самодостаточных эмбрионов, приспособленных к тому, чтобы справиться с внешними условиями, какими бы суровыми они ни были, чтобы расти, строить гнездо для Царицы Моуна, поддерживать и кормить её, пока не настанет время нереста. Затем – когда планета будет усеяна многими миллиардами рабочих – настаёт следующая фаза. На этот раз все усилия концентрируются на создания миллионов и миллионов коконов, каждый из которых несёт новые семена планетарной инфекции. Через шесть месяцев – или год – или век – когда планета полностью опустошится, коконы покидают обглоданный до костей мир, распространяя чуму от звезды к звезде в геометрической прогрессии. Через миллион лет, а может и меньше, вся галактика превратится в мёртвую шелуху, лишённую жизни, как лишено жизни пшеничное поле, пожранное саранчой.